Густав Эмар - Меткая Пуля

— Хорошо, сын мой! — вскричал Белый Бизон в порыве радости. — Теперь я узнаю моего воспитанника. Я горжусь тобой. Кто умеет так замечательно владеть собой, тот достоин повелевать другими.

— Вы довольны, — ответил вождь, — тем лучше… А вы, граф, что скажете?

— Я принимаю священный залог, который вы передаете мне, вождь, и буду достоин вашего доверия, — с чувством ответил граф. — Не мне судить ваши действия, но поверьте, что бы ни случилось, я всегда буду защищать вашу память и вслух заявлять о благородстве вашей души.

Не отвечая, вождь хлопнул в ладоши, дверь отворилась, и Цвет Лианы вошла в сопровождении индианки.

— Дитя, — сказал Серый Медведь, ничем не выдавая того неимоверного усилия, которого ему стоило побороть свои чувства, — твое присутствие среди нас отныне немыслимо; ты сама знаешь причины. Этот вождь бледнолицых соглашается заботиться о тебе. Следуй за ним, и если когда-нибудь вспомнишь о своем пребывании у кайнахов, не проклинай ни их, ни их вождя, потому что все они были к тебе добры.

Девушка покраснела, на ее глаза навернулись слезы, нервный трепет пробежал по ее телу; не говоря ни слова она встала возле графа.

Серый Медведь с грустью улыбнулся.

— Следуйте за мной, — сказал он, — я выведу вас из лагеря.

Он вышел в сопровождении графа и молодой девушки.

— Ведь мы вскоре увидимся, благородный граф? — закричал вслед графу де Болье Белый Бизон.

— Надеюсь, — просто ответил тот.

Серый Медведь вывел графа и его спутницу из форта и повел их по равнине между группами краснокожих, которые почтительно расступались, чтобы дать им дорогу.

Шли молча около получаса. Наконец вождь остановился.

— Здесь вам больше нечего опасаться, — произнес он, подходя к густому кустарнику, ветви которого раздвинул. — Вот две лошади, приготовленные для вас; возьмите также оружие — как знать, не понадобится ли оно вам? А теперь, если все еще хотите сразиться со мной, то я к вашим услугам.

— Нет, — великодушно ответил граф, — между нами уже не может быть боя; я не в состоянии питать вражду к человеку, которого честь велит мне уважать. Вот вам моя рука, она никогда не поднимется на вас! Я протягиваю ее вам искренне и без коварства. К несчастью, две наши расы разделяет такая глубокая ненависть, что, вероятно, мы вскоре окажемся противниками, но если я и буду сражаться с вашими братьями, я тем не менее останусь лично вашим другом.

— Большего я и не требую, — ответил вождь, пожимая протянутую ему руку. — Прощайте, и будьте счастливы!

Он повернул назад и большими шагами направился обратно по той же дороге, по которой они пришли. Спустя минуту он скрылся во мраке.

— Поехали, — обратился граф к девушке, задумчиво смотревшей вслед человеку, которого она так долго любила как отца, а теперь не чувствовала в себе сил ненавидеть.

Они сели на лошадей и поскакали прочь, на ходу еще раз оглянувшись на огни в лагере черноногих.

ГЛАВА XXVIII. Каждому по заслугам

Ночь была темная, холодная и печальная, на небе не сияло ни звездочки. Молодые люди с величайшим трудом пробирались сквозь чащу кустарника и лиан, где ноги лошадей путались на каждом шагу.

Разумеется, они продвигались вперед очень медленно и все время хранили молчание, оба погруженные в мысли о странном положении, в которое попали, и о необычайных событиях, которых были свидетелями и участниками.

Так они ехали около часа, когда вдруг в кустарнике поднялся шум, два человека бросились к лошадям и, схватив под уздцы, заставили их остановиться. Цвет Лианы вскрикнула от испуга.

— Эй, вы, разбойники! — крикнул граф, взводя курок пистолета. — Назад — или я прострелю вам голову!

— Черт побери! Не делайте этого, граф, вы рискуете убить друга, — немедленно ответил знакомый голос.

— Меткая Пуля! — в изумлении вскричал граф.

— А вы как думали! — откликнулся тот. — Не вообразили ли вы, чего доброго, что я вас бросил?

— Мой хозяин, мой добрый хозяин! — вскричал Ивон, выпустив повод лошади Цвета Лианы, за который было ухватился, и бросаясь к молодому человеку с криком радости.

'Граф, также обрадованный встречей со старым слугой, позволил ему обнять себя и горячо отвечал на его изъявления преданности.

— Но послушайте, — сказал де Болье, когда первое волнение, вызванное неожиданной встречей, несколько утихло, — за каким чертом вы тут засели в кустах, как лесные разбойники?

— Поедем в наш стан, господин Эдуард, и мы все расскажем.

— Согласен. Показывайте дорогу.

Вскоре достигли входа в пещеру, где при колеблющемся свете угасающего костра они увидали порядочное число белых охотников и мулатов, а среди них граф узнал Джона Брайта, его сына, жену и дочь.

Достойный переселенец оставил плантацию под присмотром двух своих слуг и, опасаясь за жену и дочь на время своего отсутствия, предложил им сопровождать его. Хотя предложение и казалось странным, однако они приняли его с радостью. Цвет Лианы тотчас подошла к двум женщинам и встала возле них.

Меткая Пуля, переселенец, а более всех Ивон — все горели нетерпением узнать, что же произошло с графом и как ему удалось уйти из стана краснокожих.

Де Болье охотно удовлетворил их любопытство, тем более что сам хотел скорее узнать, почему его приятели засели в засаде так близко к форту.

Как предвидели охотники, так и случилось: едва краснокожие завладели фортом, как между ними начались раздоры. Некоторые индейские вожди были недовольны, что Серый Медведь, один из самых молодых вождей, приписывал победу одному себе и захватил все выгоды, сопряженные с ней, расположившись только со своим племенем в форте, который все племена завоевали ценой большой крови и неимоверных усилий. Среди них начинало распространяться тайное неудовольствие; человек шесть из самых могущественных вождей даже грозились по прошествии менее чем двух часов после битвы немедленно уйти со своими воинами и оставить Серого Медведя одного продолжать войну с белыми как ему заблагорассудится.

Красному Волку не встретилось больших затруднений для измены, которую он замышлял. Едва наступила ночь, как он пробрался в стан со своими воинами и раздул огонь, который только тлел под пеплом, но вскоре вспыхнул пожирающим пламенем благодаря средствам подкупа, которыми располагал вождь.

Из всех пагубных привычек, которые европейцы привили коренным жителям Америки, самой страшной и самой губительной была, бесспорно, страсть к водке и крепким напиткам вообще. За исключением команчей, трезвость которых вошла в пословицу и которые положительно отказывались до сих пор пить что-либо кроме речной воды, все индейцы без ума от крепких напитков.