Александр Дюма - Эрминия

Поистине у этого мужчины, имелись ум, отвага и сердце».

Кроме того, ему передали визитную карточку Эдмона, которой он уведомлял, что в пять часов будет ждать его напротив Парижского кафе.

V

БЕЗ МАСКИ

Эдуар поднялся к себе. Нужно было оценить расстояние между окнами и, как говорилось в письме, «перебросить мост». Дело предстояло нешуточное, тем более что расстояние можно было определить лишь приблизительно. Но время терять не стоило, и потому Эдуар, прикинув как можно точнее размеры «моста», отправился к плотнику, коего мастерская находилась неподалеку, и заказал к завтрашнему дню доску шириною в один фут, длиною в десять и толщиною в два дюйма. Оставив свой адрес и заплатив, Эдуар вышел из мастерской.

В пять часов он встретил Эдмона, ждавшего его на бульваре.

— Что новенького? — спросил Эдуар.

— Ничего.

— Тебе ответили на письмо?

— Да, вот ответ.

Эдуар прочел:

«Месье, за кого вы меня принимаете? Вы глупец!

Эдуар не мог удержаться от смеха.

— Что ты на это скажешь?

— Скажу, что обнадеживающим такой ответ не назовешь.

— Ты знаешь стольких женщин, сделай так, чтоб и я узнал хоть одну.

— Так ты по-прежнему свободен?

— По-прежнему.

Это «по-прежнему» прозвучало как самые грустные слова, когда-либо и где-либо произнесенные.

— Так и быть, я познакомлю тебя.

— Ты шутишь?

— Вовсе нет.

— Когда?

— Да прямо сегодня.

— Она блондинка?

— Да.

— Порядочная?

— Еще какая! Только очень чувствительная.

— Ты меня представишь?

— Нет, пойдешь один.

— Да она выставит меня за дверь.

— Ты ей кое-что передашь от меня. Мне нужно сделать ей подарок, а ты просто воспользуешься ее хорошим настроением.

Эдуар зашел к Марсе, выбрал браслет и сопроводил его письмом:

«Моя дорогая Мари, забудь о том, кем я был для тебя еще вчера, но всегда помни о том, кем я буду для тебя отныне — искренним и верным другом.

Позволь мне украсить этим браслетом твою правую ручку; если она не пожелает, позволь украсить левую.

Вручит его тебе мой хороший приятель, который хотел бы стать и твоим».

— А теперь, — сказал Эдуар, — отнеси это мадемуазель Мари, улица Вивьен, сорок девять.

Эдмон исчез в мгновение ока.

Эдуар, не зная, чем заполнить вечер, рано вернулся домой, снова оглядел пространство между домами и, размышляя о том, что с ним приключилось, уснул.

Утром следующего дня его разбудил плотник, принесший заказ. Славный малый был страшно заинтригован и непременно желал знать, что же такое можно делать с десятифутовой доской в столь маленькой квартирке. Для себя он это объяснял лишь исключительной любовью заказчика к дереву и потребностью всегда иметь его под рукой. Не удержавшись, плотник спросил, куда положить доску.

— В умывальную.

— А как поставить?

— Прямо, прислонить к степе.

— Ежели б месье пожелал сказать, для чего она, мы могли бы теперь же ее и приладить… Ежели для того, чтоб ставить на нее какие-нибудь тяжести, — а раз месье заказал такую крепкую доску, то речь идет не иначе как о тяжестях, — тогда снизу нужны хорошие подпорки…

— Доска предназначается для одной китайской игры, — сказал Эдуар. — Остальное уж мое дело.

Плотник удалился.

Некоторое время спустя вошел Эдмон.

— Какие новости? — спросил его Эдуар.

— Э-э! Не очень-то радушно она меня приняла.

— Что же она сказала?

— Да почти ничего. Письмо для тебя передала.

Эдуар, раскрыв письмо, прочел:

«Мой дорогой Эдуар, благодарю тебя за браслет, но когда ты захочешь доставлять мне своими подарками удовольствие, не вручай их через послов столь же вызывающе глупых, как твой приятель…»

— Обо мне она упоминает? — спросил Эдмон.

— Вовсе нет! Тут все о частностях.

— Сегодня я снова отправлюсь туда.

— Как знаешь.

День прошел так, как обычно проходят дни, на исходе которых предстоит сделать нечто гораздо более важное, чем накануне; иначе говоря, Эдуар был поглощен одной-единственной мыслью, и все, кто встречался ему в тот день на пути, проходили мимо, словно тени, не оставляя в его голове ни малейшего воспоминания. Занавеси в окне напротив неизменно оставались задернутыми, и бывали даже минуты, когда Эдуар думал, что все это ему приснилось, и не мог взять в толк, что ему делать дальше. Стрелки стенных часов, которые, по всей вероятности, после полуночи побегут стремительно, теперь словно замедлили свое движение.

Одна из людских странностей состоит в том, что человек, с нетерпением ожидающий какого-нибудь часа, склонен навязывать времени такой же быстрый ход, какой имеет человеческая мысль. Так, Эдуар слонялся по комнате, припоминал, как началось его приключение, представлял себе все возможные его последствия, мечтал о неведомом мире, куда ему предстояло войти, — и остался крайне удивлен, что на все эти занятия ушло не более пяти минут.

Однако, как бы медленно ни двигалось время, долгожданный час приходит, и тогда, странное дело, все несущественное вмиг исчезает и уж кажется, что час этот наступил слишком скоро.

Пробило полночь!

Эдуар приблизился к окну, желая посмотреть, нет ли в окне его прекрасной соседки какого-либо движения, которое вернуло бы его к действительности.

Спустя две или три минуты он заметил, что занавесь на окне едва заметно приподнялась, и сердце его, только и ждавшее этого сигнала, бешено заколотилось.

Эдуар широко раскрыл окно.

В ответ окно напротив тоже широко растворилось.

Стояла кромешная тьма. Эдуар пошел за доской. Она была тяжеленная, и Эдуар понял, как нелегко будет установить эдакую махину между двумя домами.

«Что если она окажется короткой?» — мелькнуло в голове Эдуара.

Обуреваемый мыслями, которые навязывала ему обстановка, он поднес доску к окну и, желая удостовериться, что никто посторонний его не видит, выглянул наружу.

И в домах, и в природе — кругом все спало, от небесного Нептуна до земного консьержа, и Эдуар, приставив край своего моста к подоконнику, принялся двигать его, пока он не коснулся противоположного окна.

Осуществление этого маневра стоило Эдуару неимоверного труда: ему пришлось всем телом налечь на свой край доски, дабы она не вылетела, словно стрела, и не перебудила всю округу, разбив нижние окна. Мало того, что подобная оплошность враз лишила бы его всех предвкушаемых радостей, падение доски невозможно было бы объяснить соседям. Какими бы странными и эксцентричными ни могли быть привычки жильца, он не сумеет дать вразумительный ответ на вопрос, для чего он после полуночи кидал доску в десять футов длиной и два дюйма толщиной в окна соседнего дома, и понимание встретит разве что у стекольщиков.