Андрей Орлов - Харбинский экспресс-2. Интервенция

И укатился в сторону.

В соборной вдруг стало тише и словно светлее. Клавдий Симеонович удивился: свечей, что ли, добавили? После сообразил – похоже, дело в одеждах. Все – и мужики, и бабы, – все до единого скинули верхнее платье и остались в белом. Это производило изрядное впечатление. В соборной сделалось так лучезарно, будто и впрямь неземной свет на избу пролился.

Про само радение Сопов думал без интереса. Скорее всего, ему-то на этом сеансе уготована унылая участь – вроде случайного гостя на чужой свадебке. Все друг дружку знают, тосты понятны, шутки смешны. А вот чужаку – скучно. О-хо-хо!

Клавдий Симеонович глянул на примолкших хлыстов и хлыстовиц, подумал про себя: сейчас запоют. Беспременно. Скорее всего, нестройно и голосами дурными. А после уж кормщик – «совиный глаз» – зачнет свою говорильню.

Титулярный советник тихонечко огляделся. Прямо сказать, неуютно он себя чувствовал. Во-первых, все были в кипенном, и только один Клавдий Симеонович Сопов торчал посередь в своем камлотовом сюртучке, будто муха в сметане. А Клавдий Симеонович не любил выделяться. Это уж его профессия приучила, ничего не попишешь. Да и жизнь сколько раз подтверждала: не выставляйся. Торчащему гвоздику сильней всего достается. Как и винту недокрученному – того, правда, по шляпке не лупят, но уж зато обязательно довертеть постараются.

А во-вторых, опасался он какой-нибудь каверзы со стороны медоточивого адепта Кузьмы. Ни на грош не верил ему Клавдий Симеонович. С кормщиком все ясно – тот перво-наперво экзамен устроит, а после начнет пропаганду. Ни первого, ни второго Сопов совершенно не опасался. Экзамен он определенно выдержит. Потому как тот будет несложным. Иначе зачем бы в соборную взяли? Но ведь привели, пригласили. Видать, кое-какие планы имеются. Вот и послушаем, что скажет сей «кормщик», когда вдосталь о своем, хлыстовском, наговорится.

Пока же лучше стать незаметнее. К стеночке отодвинуться, чтоб внимания не привлекать. Может, войдут в раж и обо всем позабудут? В том числе о незваном госте?

Хорошо бы.

Клавдий Симеонович даже вздохнул тихонько.

Он стал протискиваться в сторонку: пролез мимо парня в снежной косоворотке, миновал дрожащего старца в мелового цвета сермяге, проскользнул за спиной молодухи в белом повойнике. Теперь его от стены отделяли двое: рыжий мужичонка с бородой-лопатой, да могутного вида баба в понёве – не клетчатой, как обычно, а светлой, сплошной. Как и все, баба была туго затянута в белый платок.

Клавдий Симеонович попробовал их аккуратненько обойти – не вышло. Попытался пролезть между – того хуже. Мужичонка напружинился, насупил рыжие брови. И словно врос в пол. Как тут пролезешь! А когда Сопов подался назад, дюжая баба шагнула следом и пребольно наступила на ногу. Клавдий Симеонович едва сдержался, чтоб не отвесить ей оплеуху. А баба обернулась, посмотрела насмешливо, да еще и язык высунула.

Вот ведь ракалья!

Правда, глянув на нее, Клавдий Симеонович про обиду забыл. Дело в том, что баба и рыжебородый мужик были просто одно лицо. Удивительное сходство! Наверняка брат с сестрой. Такое нечасто увидишь.

– Ой, святые угодники! – тонко вскрикнула баба в поневе, вскинула вверх руки – и вдруг волчком закружилась на месте. Покружилась-покружилась, да и замерла, подняв лицо к потолку. Глаза закрыты, щеки словно свеклой намазаны. Сейчас она была вылитая Снегурочка, капризом судьбы не растаявшая в жаркой избе.

– Началось, началось… – пронеслось по комнате.

Те, что стояли ближе, жадно вглядывались в девицу, словно чего-то ждали. Другие, поодаль, шеи тянули. И вообще, среди хлыстовской компании пошли шевеление и ропот, весьма контрастные с недавним молчанием – торжественным, почти патетическим. Чувствовалось: что-то произойдет в самом ближайшем времени.

Точно: пары минут не прошло, как закружился на месте парень в косоворотке. Сперва держался он прямо, будто столб приворотный, и даже тянулся на солдатский манер. А потом разошелся, глаза закрыл, принялся руками махать – что твоя мельница крыльями. Аж ветер по сторонам побежал. Вертится парень, вертится, босыми пятками по полу топочет.

И вдруг как возопит басом:

– Ох, владыко! Сила небесная! Анделов зрю, анделов!

«Накатило, накатило!.. – пронеслось промежду собравшихся. – Щас райскую птицу изловит!»

Словно электрический ток проскочил по соборной.

Завертелись уж все, один за другим. Не у всякого выходило складно – тут, как говорится, по мере сил и возможностей. Но кружились на месте все, от мала до велика. Некоторые с быстротой вихря, иные куда медленней. Даже старец, одержимый трясучкой, и тот так пустился в радение – только борода замелькала.

Воздух сгустился, сделалось тяжко дышать. Клавдий Симеонович уже без всяких препон пробился к стене, приткнулся в самом углу. Он совершенно не представлял, что ему теперь делать. Кружиться, как все? Нет уж, увольте. Для них это дело привычное, а ему, кроме одышки и сердцебиения, не принесет ничего. Впрочем, последнее время (точнее сказать – последние дни) ни колотье в боку, ни упомянутая одышка титулярного советника не донимали. Ну да все равно вертеться волчком нету желания. И потом, лиха беда начало… А ну как дальше пойдут друг дружку кнутами охаживать?

Клавдий Симеонович согнулся, втянул голову в плечи и даже присел – словно и нет его тут. Приготовился к долгому наблюдению, но вышло иначе.

Радельщики вдруг остановились, как по команде, – хотя и не было к тому ни малейших распоряжений. Во всяком случае, Сопов ничего не заметил. Вообще, хлысты в соборной избе смахивали на стайку рыбьей мелкоты, засевшую на мелководье. Мальчишкой Клавдий Симеонович видал такое множество раз. Вроде и нет у них вожака, а плывут мальки как один: останавливаются, в сторону подаются или же вспять поворачивают.

Так и здесь.

– Ну что, касатик? – услышал Сопов знакомый голос над ухом. – Накатило на тебя или же нет покудова?

– Н-не знаю, – ответил Клавдий Симеонович, и это было истинной правдой.

– Жди, еще не такое будет. Это мы пока в одиночку. А как пойдем радеть в схваточку либо стенкою, а то и всем кораблем – тут уж не усидишь. Соскочишь с жердочки, вместе со всеми запрыгаешь скворушкой.

– Боюсь, не сдюжу.

– Пустое, – ответил Кузьма. – Нешто душе-то избавленной! Не помрешь – отдышишься. Ты ж старого лесу кочерга. Такая скрипит, трещит, но не ломится.

Последнее Клавдий Симеонович не очень-то понял, а в остальном Кузьма как в воду глядел.

В избе становилось все жарче, сильнее пахло воском и пряными травами. Лица покрывались потом, глаза блуждали по сторонам. Хлысты снова пришли в движение и ни минуты не оставались в покое: стояли, раскачивались, будто к чему-то прислушивались.