Гэри Дженнингс - Ярость ацтека

Ознакомительный фрагмент

Разумеется, эта парадная сбруя украшала Урагана, когда я наведывался на нем в город, особенно на свидания с Изабеллой. Выезжая на llano, равнину, на охоту, мы оба, и я, и жеребец, выглядели куда скромнее, ограничиваясь лишь самым необходимым.

Прежде чем вскочить в седло, я подождал, пока Пабло опустится на корточки и прикрепит к моим сапогам чеканные, отполированные до зеркального блеска, серебряные шпоры со сработанными в Чиуауа трехдюймовыми колесиками – шпоры, воистину достойные гачупино.

Уздечку Пабло завязал узлом на луке седла. По традиции она была не длинной, но с мощными удилами и крепкой, так, чтобы, если понадобится, можно было остановить коня на всем скаку. Правда, с Ураганом это в любом случае было не просто: он вполне оправдывал свое имя.

В это время из дома вышел, а точнее, вылетел и понесся к воротам так, будто за ним гналась одна из тех собак, что норовили ухватить меня за пятки во сне, дядюшкин слуга.

– Хосе! Как там мой дядя? – окликнул я его.

Он бросил на меня странный взгляд, словно я был незнакомцем, а не одним из его хозяев, и исчез за воротами. Вот ведь дурень, а? Впрочем, разобраться со слугой я решил потом. Конечно, за непочтительность следует его наказать, но, с другой стороны, мне ли не знать, каким самодуром может быть дядюшка. Небось приказал Хосе мчаться по его поручению сломя голову, да еще и пригрозил поркой: чего-чего, а уж тумаков бедному парню доставалось больше, чем любому другому слуге. Правда, ответить мне Хосе все равно мог, это его надолго не задержало бы, и спускать такую дерзость я не намерен. В любом случае, его выходка еще пуще омрачила начавшееся как-то не так утро.

Выехав за ворота нашей усадьбы, я поспешил на paseo к прелестной Изабелле, но отъехал не так уж далеко, когда ко мне привязался мерзкий lépero, из тех отвратительных типов, которые вечно клянчат деньги на дешевую выпивку, не чураясь и воровства. Léperos (что буквально означает «прокаженные») представляли собой настоящие отбросы общества, ибо все человеческое в себе утопили в пульке, вонючем индейском пиве, которое варят из агавы, похожего на кактус растения.

– Сеньор! Подайте! Подайте на пропитание!

Lépero ухватился грязной рукой за отполированную и украшенную серебром седельную накладку моего коня и, естественно, получил по руке хлыстом. Он моментально отпрянул к стене, но свое мерзкое дело уже сделал – запачкал мне седло. В гневе я снова поднял хлыст, но тут неожиданно послышался чей-то встревоженный голос:

– Стой!

Позади меня остановился открытый экипаж. Человек, который выкрикнул команду, – священник – спрыгнул и устремился ко мне, придерживая полы своего одеяния, чтобы не споткнуться на бегу.

– Сеньор! Оставьте этого человека в покое!

– Человека? Где вы тут видите человека, падре? Léperos – животные, а этот вдобавок грязной ручищей схватился за мое седло.

Пока я все это говорил, lépero удрал, так и не отведав больше хлыста и оставив меня наедине с хмурым священником. Я рассмотрел его повнимательнее: без шляпы, лет пятидесяти (о возрасте служителя церкви можно было судить по венчику седых волос, окружавших его тонзуру, как венец римского императора).

– Неужели ты способен убить создание Божие из-за грязного пятна на твоем серебре? – спросил он.

В ответ я насмешливо ухмыльнулся.

– Конечно нет. Я бы просто отсек оскорбившую меня руку.

– Господь все слышит, молодой кабальеро.

– Тогда передай Ему, чтобы не разрешал всякой уличной швали касаться моего коня.

Я мог бы сказать этому священнику, что вовсе не собирался наносить серьезное увечье жалкому lépero – кодекс, по которому я жил, не дозволял мне причинять вред тому, кто не может ответить, – но я был не в том настроении, чтобы выслушивать нотации.

Только развернув коня, чтобы объехать священника, я заметил, что в экипаже находится молодая девушка.

– Buenos días, добрый день, дон Хуан.

Уже пришпорив Урагана, чтобы умчаться, я все же ответил:

– Buenos días, сеньорита, – и ускакал рысью настолько быстро, насколько дозволяли правила учтивости.

¡Аy de mí! Ну не зря же я проснулся сегодня утром, полный дурных предчувствий! Они, увы, уже начали оправдываться. Это была не кто иная, как Ракель Монтес, молодая особа, которую я всеми силами старался избегать. Священник, защищавший léperos, наверняка решил, будто у меня нет совести, но, по правде говоря, я ускакал от Ракель, потому что я очень сентиментальный hombre.

В общем... не то чтобы сентиментальный, но я не лишен сострадания, по крайней мере, по отношению к женщинам. Может быть, потому что меня растила череда кормилиц, а не родная мать, я часто ловил себя на мысли, что иметь дело с мужчинами мне несравненно легче, чем с женщинами. Стоило вооруженному кабальеро задеть меня, и я тут же первым обнажал шпагу, но вот как обращаться с дамами (за исключением того, чтобы ублажать их тем инструментом, которым от природы обладает мужчина), я не имел ни малейшего представления.

Вот и от Ракель я сейчас предпочел ускакать, потому как под ее взглядом, взглядом раненой голубки, сник, хотя, казалось бы, с чего мне было робеть? Ну да, конечно, вышло так, что я лишил ее девственности. Положа руку на сердце, причины быть недовольной мною у Ракель были, и весьма существенные, но ведь сам-то я ни в чем не виноват... Ну почти не виноват.

В колонии, как и в самой Испании, браки между людьми из высшего общества представляют собой, в сущности, сделки, при заключении которых учитываются приданое невесты и перспективы жениха на получение фамильного наследства. Разумеется, значение при этом имеют не только величина состояния, но и положение, которое жених и невеста занимают в обществе.

Когда-то мы с Ракель были помолвлены. Да-да, я был обручен с ней, несмотря на то что она была полукровкой-метиской.

Отец Ракель родился в Испании и происходил из почтенной старинной семьи, жившей в Толедо, городе на реке Тахо, неподалеку от Мадрида. Издревле, еще со времен Юлия Цезаря, Толедо славился своими несравненными клинками, и, кстати, именно в семье потомственных оружейников и родился отец моей невесты. Будучи младшим сыном, он отправился искать счастье в колонии и вскоре поверг в ужас всю свою родню, женившись на юной привлекательной ацтекской девушке.

Вот бедолага! Мало того что он взял в жены носительницу чужой крови, так еще и бесприданницу. Можно представить себе, как была шокирована его семья. Этот глупец женился по любви, хотя без труда мог бы обзавестись супругой из семьи гачупино или богатых креолов, а прелестную индианку просто оставить себе в качестве любовницы.

В колонии отец Ракель занялся продажей шпаг и кинжалов, изготовляемых в семейной мастерской, и хотя, как мне говорили, ему недоставало столь необходимых всякому настоящему купцу качеств, как скопидомство и беспощадная алчность, тем не менее капризная сеньора Фортуна ему почему-то благоволила. Вышло так, что, ссудив денег удачливым старателям, он стал совладельцем небольшого, но доходного рудника. Ну а подкрепив нежданно свалившимися деньгами связи, имевшиеся у его семьи в Испании, отец Ракель смог обзавестись и более доходным делом, получив лицензию на добычу и продажу ртути.