Андрей Буровский - Орден костяного человечка

Во все времена бывали периоды хаоса и неразберихи, и во время каждого такого периода находились слабые духом, всерьез хватающиеся за голову: «Все пропало!». Для них несколько лет (или десятилетий) хаоса — блаженное время, когда можно спереть что-то и удрать в иные, более благополучные места. Чуй шел по проторенной дорожке.

ГЛАВА 24 Утро ухода

— Кеты уходят на север. Вы кеты?

Сенебат стоял перед чумом Альдо и Чуя. Стоял, опираясь на клюку. Ветер гнал раздерганные клочья дыма от почти догоревших костров. Кто и не хотел уходить на север — после монгольского нашествия хотел. Кто сомневался, сегодня вьючил лошадей и оленей. Торопливо, мрачно работали люди, словно боялись возвращения монголов.

Странно смотрелись эти дымящиеся, полумертвые кострища, старые чумища[12] на огромной поляне, наклоненной в сторону Кема.

— Хочешь выпить чаю, Сенебат?

— Ты хорошо знаешь, что чай — не напиток для кетов. Я не буду пить этой гадости.

— Тогда посиди с нами, Сенебат. На прощание, в последний раз.

— Вы не уходите…

Альдо замотал головой — так, что застучали друг о друга, зазвенели бронзовые фигурки, вплетенные в косички на голове.

— Нет, Сенебат, мы не уходим! Мы можем жить и под монголами.

— И ты, Чуй, не уходишь?

Чуй не посмел смотреть в упор на Сенебата, дерзко мотать головой. Он тихо опустил голову и, смотря в сторону, тихо сказал свое «нет».

— Вы не кеты! — стукнул палкой о землю Сенебат.

— Мы остаемся на своей земле, это ты хочешь уйти с нее.

— Земля кетов там, где сами кеты!

— А родовые боги? — оскалил белые зубы Альдо. — Ты уйдешь, и некому будет дать Кему и Каче их жертвы… Они будут голодные, и только на нас с Чуем надежда.

С этими словами Альдо шумно отхлебнул из чашки с чаем, а Сенебат оцепенело выпрямился, повернулся… и ушел, гневно стуча по земле посохом.

— Выходим, выходим, выходим!

Удивительное дело — даже младенцы не плакали. Чую казалось: копыта животных ступают на землю бесшумно, и даже конским потом не пахло. Как караван призраков, уходил род вдоль реки. Это ветер… Чуй думал — это ветер относит легкие звуки шагов по мягкой земле, относит запахи — так же, как вот относит бело-серый рваный дым.

И еще… Ни один из идущих не повернул лица в сторону Альдо и Чуя. Только девочка лет двух повернулась в колыбельке, притороченной к луке седла, уставилась глазками-ягодами на сидящих. Но и она не произнесла ни звука, а из взрослых никто и не смотрел. Молча, в тишине уходил род. Вон мелькнули вертикальные фигуры людей, крупные силуэты лошадей — высоко, над красной глиной, пластами залегающей над Кемом.

Альдо пил чай, попросил Хоролю еще. Молча пил чай, молча сплевывал, смотрел на опустевшее становище. Сотни лошадей, тысячи овец и коров угнали на север ушедшие. Как-то будет им житься в новых краях?

— Может быть, потом, через несколько лет, мы сходим караваном на север, узнаем, как они устроились?

Так спрашивает Чуй, а Альдо пожимает плечами:

— Может быть…

Нет, никогда не пойдет Чуй искать родовичей. Не суждено Альдо когда-нибудь увидеть Сенебата. Род уходит, как песчинка, упавшая в воду, растворяется в ледяной беспредельности.

Пройдут века, и люди, специально изучающие «отсталые» племена Севера, найдут на левых притоках Кема людей, говорящих на кетском языке. Они не пропадут, эти люди. Они научатся копать землянки в песчаных речных откосах, научатся ловить рыбу и заготавливать ее в глубоких ямах. Весной, когда открывают яму, у городских людей зеленеют лица, и они не только не могут есть этой рыбы — они извергают из себя съеденное от одного только запаха. Что с того? Эту рыбу все-таки можно есть, и она спасает от голодной смерти весной. А в лесу кеты будут брать медведей, лосей и оленей.

На домашних оленях будут они возить груз, собаки помогут им в охоте. Но вот ни овец, ни коров, ни лошадей не сохранят кеты, окончательно сделавшись племенем охотников и собирателей.

— У наших дедов был такой сохатый… Он был без рогов и с хвостом, и на нем ездили верхом, возили грузы, — так объяснят ученым людям старики, хранители древних преданий.

Так память народа сохранила заветное знание: предки ездили на лошадях!

…Но сильного старика-шамана по-прежнему кеты будут называть Сенебат, что значит — сильный, надежный шаман, сильнее других шаманов. И по-прежнему число семь будет священным для них.

Всего этого не знали братья, сидевшие у костра при впадении Качи в Кем почти восемьсот лет назад. Альдо хотел казаться гордым, Чуй откровенно грустил…

Нет, Чуй теперь тоже не хотел уходить. Может, и правда кровь Диуга нехорошо отдавалась в нем, заставляла делать глупость за глупостью, но Чуй совсем не хотел идти на север. А все-таки невозможно было выносить этой гулкой тишины, вида этих опадающих на глазах шлейфов дыма от умирающих костров, и Чуй опять заводит разговор:

— А помнишь, как камлал Сенебат?

— Помню.

— Помнишь, он говорил не о тех, кто уходит на север, а почему-то именно о тех, кто грабит могилы. И что души ограбленных очень недовольны тем, кто их грабит.

— Помню. Сенебат еще говорил, что злые духи пожирают непослушных. Тебя там еще не сожрали?

Альдо пил крепкий чай, привезенный из Китая, усмехался.

— Мы себе сделаем лучше!

В голосе Альдо звучит непреклонная уверенность, и Чуй несмело улыбается. Не Альдо — Альдо смотрит в пространство. Улыбается себе и своим мыслям.

ГЛАВА 25

Предатели

Конец мая 1293 года

Чуй любил Орду-Балык — красивый город, где между деревянных срубов бродили коровы и свиньи, а от юрты на окраине идти было триста шагов до каменных дворцов в самом центре.

Деревянные дома — срубленные из бревен избы, дома с крышами, подпертыми столбами, глинобитные дома за деревянными и глинобитными заборами. Магистральный канал для орошения посевов и садов бежал от бурного, несущего камни Уйбата; по улицам от главного канала протекали арыки поменьше.

Это был город, через который кочевник в драном халате гнал отару блеющих овец, где кипень весенних цветущих яблонь выплескивалась над глинобитным забором, и верблюд изгибал шею, срывал яблоневую ветку, задумчиво хрустел белыми цветами.

Бульканье арыков, глухой стук яблок, срывающихся с веток от ночного ветра, свист степного ветра, затихающего среди веток сада, — все это были звуки родного города.

Теперь этого города не стало. Нет-нет, монголы не стали разрушать домов… кроме домов своих врагов, тех, кто ушел с Абаханом воевать против Титухи. Не их вина, в конце концов, что большая часть домов в городе была домами их врагов.