Иван Дроздов - Филимон и Антихрист

Наконец, четвёртое… Четвёртое — личное, почти невероятное, иным бы показалось абсурдным, но Зяблик не из тех, кто робеет перед невероятным. Скоренько проведёт себя в доктора наук, а там подаст документы на конкурс членкоров. Проведёт учёный совет, заручится поддержкой, — и тут сыграет именем Филимонова, сенсационным в научных кругах импульсатором. И… въедет на белом коне в Академию. И замелькает имя Зяблика в словарях, каталогах, энциклопедиях. Член Академии! Фигура, черт побери!

Мелькали в голове другие планы, — те второстепенные, подождут, хотя, впрочем… И он вспоминал любимую фразу заведующего лабораторией, у которого ещё в молодости работал лаборантом. Тот, бывало, давал одно задание, тут же второе и, когда сотрудник протестовал, говорил: «Ничего, ничего — две задачи решай как одну». Он тоже будет решать, и не две задачи, и не три — много задач! И все одновременно.

Поехал не в институт, а неожиданно заявился на квартиру Буранова. Ткнулся с ключом в дверь своей половины — замок новый. В растерянности отступил назад. С минуту стоял в углу коридора, соображал, что бы это могло значить. Чувствовал, как холодеют пальцы рук, сохнет кончик языка — признаки большого внутреннего напряжения. Сжалось и заныло сердце.

С помутившимся сознанием, дрожа от нетерпения, нажал кнопку звонка. За дверью — тишина. Звонил долго. И снова — тишина. Вновь отшатнулся в угол коридора, чутко прислушивался к тишине за дверью. Минуты тянулись как годы. И чем напряжённее вслушивался Зяблик в тишину за дверью, тем больше помрачался его разум. По дороге сюда он строил конкретные планы: будет сидеть за письменным столом Буранова и звонить Федю. Одной фразой вышибет его из седла. И Зяблик обдумывал эту фразу. Дарья Петровна соберёт завтрак, принесёт вина; он будет есть, пить и исподволь подводить разговор к главному — к библиотеке академика.

Игриво, смакуя каждое слово, обдумывал фразы, которые скажет Дарье Петровне и её мужу, если тот окажется в квартире, но сейчас голова звенела как пустой котёл, по которому ударили молотком. Не помня себя от клокотавшей злобы, пустился вниз и забежал в соседний подъезд. Позвонил в квартиру Буранова с главного входа. Дверь открыл Тимофей Кузьмич. Смотрел как на привидение — не кивал, не здоровался — спросил:

— Вам кого?

Зяблик в одно мгновение овладел собой, криво ухмыльнулся:

— Похоже, вы спятили!

И, отстраняя Тимофея Кузьмича локтем, втиснулся в квартиру, прошёл в кабинет Буранова. Здесь на диване, повязав горло белым шелковым платком, лежала Дарья Петровна. Скользнула острым ледяным взглядом, отвернулась.

— Я нездорова, Артур Михайлович. Вы бы позвонили.

Он подошёл к ней, взял её бледную руку, поцеловал. И стремительно прошёл за письменный стол, сел в кресло академика. С противоположной стены на него, загадочно улыбаясь, смотрел ещё не старый, окаймлённый чёрной лентой Буранов.

Зяблик позвонил Федю. И сразу — быка за рога!

— Товарищ Федь? Зяблик. Вам надлежит сегодня же сдать на склад счётно-решающие устройства, все приборы и механизмы. Будем оснащать вашу лабораторию по плану реорганизации института.

Федь молчал; он, видимо, не мог понять такого абсурдного распоряжения. К тому же Зяблик! Почему им командует Зяблик?

И Федь расценил звонок как глупую, неуместную шутку. И положил трубку. Но Зяблик позвонил снова и теперь уже строго и с явным раздражением повторил распоряжение:

— Я исполняю функции директора института и за невыполнение распоряжения вы будете наказаны.

— Но я первый заместитель…

Зяблик не дал договорить Федю:

— Приказа министра о вашем назначении нет. Вы, как заведующий лабораторией, извольте исполнять приказы директора института.

— Надолго уехал Филимонов?

— На четыре месяца. Может быть, он пробудет за границей дольше.

— Всё ясно! — выдохнул Федь. И повторил: — Мне всё понятно.

Зяблик положил трубку и не спешил выходить из-за стола, приступать к разговору с Дарьей Петровной; он хотя и был изрядно выбит из седла новым замком в двери некогда принадлежавшей ему половины квартиры Буранова, но первую атаку провёл согласно задуманному плану, и все другие атаки, как главные, так и второстепенные — такие, например, как вот эта… с библиотекой академика, он проведёт в срок и с железной последовательностью; и ни один из намеченных рубежей, даже самых маленьких, ничтожных, он никому не уступит, и ничего не упустит — всё возьмёт, всего добьётся вездесущий и неодолимый Зяблик.

Так он думал, возвращая на место трубку телефона и на минуту задерживая руку у аппарата, окидывая взглядом зелёное под стеклом поле старинного и обширного письменного стола, затем переводя взгляд на стоявшего в дверях Тимофея Кузьмича — странно, раньше он не торчал перед глазами! — смотрел в бездумные отрешённые глаза Кузьмича и пытался прочесть в них впечатление от только что проведённой операции с Федем. «Федь! Федь!.. Они тут думали уж Бог весть чего. Федь моё место в институте занял, а я его вон как! Слышали?»

Тимофей Кузьмич улыбался, но одними губами; в начинавших оживать глазах гулял холодок неприязни, горечи перенесённых от Зяблика обид и огорчений, какого-то неясного загадочного протеста, грозившего выплеснуть наружу закипавшую силу.

— Ты, Кузьмич, я слыхал, больше не пьёшь?

— А зачем мне пить? — шире улыбнулся бывший испытатель сверхзвуковых самолётов. — Ни к чему вроде бы вино-то мне.

В голосе хоть и отдалённо, но явственно звучит былая удаль. Дарья Петровна в разговор не вступает, но Зяблик каждой клеткой своего организма слышит: она на стороне мужа, они сейчас заодно, спаялись. И решает: разговора о библиотеке не затевать. И о новом замке — тоже. В другой раз. Потом, потом…

Зяблик встал и развязно, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Ну ладно. Я пошёл. Дела!

Поцеловал ручку Дарьи Петровны, вскинул над головой два пальца, изображавшие латинскую букву «V» — виктория! Раскачивая длинный сутуловатый торс, вышел из квартиры.

На душе было сумрачно и тошно. Зяблик испытывал такое ощущение, будто его в тёмном месте, словно бы в мешке, хорошо поколотили. Один только разговор с Федем подбадривал оскорблённую и униженную душу. Федь не переживёт. Хлопнет дверью и уйдёт из института. За ним — уйдут и Ольга, и тот… слесарь с широкой луноподобной мордой.

Зяблик был уверен в своих прогнозах. Он хорошо знал психологию людей, которые вставали у него на пути, и с которыми он всю жизнь боролся.

Николай Михайлович Федь считал себя сильным человеком, но и он дрогнул под напором наглости Зяблика. И не угроза Зяблика, не его молниеносный хулиганский наскок выбили Федя из колеи — атака подготавливалась исподволь, явилась логическим завершением сделки между Филимоновым и Зябликом. Федь понял: какая-то тёмная закулисная возня завершилась победой Зяблика; Филимонов сдался, и Федь оказался за пределами игры. Жизни в институте не будет, надо уходить.