Олег Гончаров - Боярин

– Малушка! Загляда! Бегом за княгиней! – прикрикнул я на девок, как только за Ольгой закрылась дверь. – И чтоб ни на шаг от нее. Ясно?!

– Ясно, Добрынюшка, – кивнула сестренка, кулаком слезы по щекам размазала и вместе с наперсницей своей вслед за княгиней бросилась.

– И тебе, Никифор, закругляться с вытьем пора. Хватит в отроках несмышленых ходить, пора мужиком становиться. Вчера вон отмахивался от лихоимцев не хуже мужалого, а ныне словно дитятя хнычешь!

– Как же не плакать-то? – жердяй поправил перевязь на израненной руке.

– А вот так! Не плакать, и все тут. Мужики не плачут! Огорчаются только иногда. Верно я говорю, Претич?

– Верно, – кивнул воин. – На твоем веку, Никифор, еще столько всего будет…

– Но как же вы не поймете?! Ведь нет его больше! Нет! – Бас у черноризника ядреным был, а сейчас вдруг голос его на писк сорвался.

– Нет его, – согласился я. – Только вспомни, что он тебе вчера сказал.

– Сказал, что к Господу уходит, – шмыгнул носом жердяй, рукавом глаза вытер и вздохнул со всхлипом. – Сказал, что из чертогов небесных за мной наблюдать будет. Что, если сверну я с пути праведного, он за меня перед Иисусом заступаться не станет, а если жизнь моя совестливой будет, тогда он дождется меня в райских кущах…

– Вот видишь, – потрепал я его по плечу. – А ты уже норовишь с дороги своей свернуть, слезы тут льешь, вместо того чтобы за него радоваться. Ведь он теперь рядом с Богом.

– Но ведь это я… – Никифор было опять слезу решил пустить, но поостерегся и только за бороденку себя дернул. – Я же его к погибели привел. Если бы я вчера…

Отчасти это было правдой. Это жердяй вчера предложил Анастасия помянуть.

– Учитель, – сказал он Григорию, – что-то душа у меня в томлении с утра пребывает. Пока княгиня договором занята, пойдем, зелена вина откушаем за упокой души безвинно убиенного ромея.

– Не дело боль душевную вином заливать, – ответил христианин. – Однако и мне отчего-то выпить захотелось. Ты с нами, Добрын?

– Конечно, с вами. Только Рогоза с собой возьмем, а то обидится старик.

– Я смотрю, у вас уже содружество образовалось, – недовольно Григорий на ученика покосился.

– Так ведь, – пожал плечами жердяй, – вино Господь злом не считал. Сам с апостолами не раз к корчаге прикладывался.

– Тут возразить нечего, – согласился Григорий. – Однако и меру знать не мешало бы.

– Так мы знаем. Правда, Добрыня?

– Правда. Так пойдем, что ли?

– Пойдем, – сказал Никифор и учителю пояснил: – Тут недалеко харчевню иудей крещеный держит. Вино у него знатное, и лишнего с нас не возьмет – мы его от налетчиков недавно отбили.

Сначала мы на пристань направились, где русь наши ладьи к обратному пути готовила. Здесь и старого гребца отыскали, но тот на приглашение только руками развел:

– Нечего ему по городу шлындать, – кормчий Ромодан старика с нами не отпустил.

Еще сказал, что с ладьей заниматься нужно и без Рогоза никак не справиться. Вздохнул старик, усы отер, нам счастливого пути пожелал и вслед посмотрел с сожалением и тихой завистью.

А мы от пристаней поднялись, в проулок знакомый свернули, и невдомек нам было, что здесь уже ждут нас давно. Только заметил я, как один из мальчишек, что в пыли дорожной с друзьями возился, увидев нас, вскочил, словно ошпаренный, и куда-то побежал быстро. Ну, так я этому значения не придал – мало ли чего малец испугался.

Хозяин харчевни радушно встретил, за стол пригласил, вина и снеди выставил. Только мы Анастасия как следует помянули, а они уже тут как тут. Вошли делово, без шума и лишней суеты. Плащи на них серые, на левом плече крест вышит, на ногах сапоги добротные, бороды черные до пояса висят, взглянул я на них, и стало мне почему-то совсем грустно.

– Проходите, гости дорогие, – хозяин к ним с поклонами.

Но предводитель ихний на него так зыркнул, что тот язык прикусил да прочь шарахнулся. Хозяина точно ветром сдуло, и остались мы втроем супротив семерых.

А они прямо к нам направились. Главный перед нами встал, трое за спину зашли, остальные по бокам остановились. Прогнал я от себя думы невеселые и Эйнаров подарок из ножен потянул.

– Погоди, – остановил меня Григорий. – Может, все миром сладится.

Предводитель меж тем в столешницу руки упер и оглядел нас внимательно. На Григории его взгляд остановился.

– Это он? – спросил он кого-то из своих.

– Как будто он.

– Как будто? – хмыкнул ромей.

– Мир вам, – Григорий взгляд бесцеремонный выдержал. – Кого вы ищете, добрые люди?

– Кажется, нашли уже, – усмехнулся предводитель. – Зовут тебя как?

– Послушай, уважаемый, – сказал я. – Шли бы вы своей дорогой. Мы тут товарища поминаем. Не до ссор нам.

– Заткнись, варвар! – гавкнул ромей, будто пес задиристый.

– Вот видишь, – сказал я Григорию, – а ты говоришь, миром обойдется.

– Как зовут тебя? – вновь повторил предводитель и на христианина вылупился.

– Раб Божий Григорий.

– Он, – сказал один из ромеев и в улыбке расплылся.

– Веруешь ли ты, Григорий, в Святую апостольскую церковь? – сощурился предводитель.

– Я верую в Господа нашего, – ответил черноризник смиренно.

– Отвергаешь ли ты Сатану как врага людского? – не отставал ромей.

– Чего ты пристал, словно банный лист? – подал голос Никифор. – Сказано тебе, что мы братья твои во Христе…

– Ты мне не брат, еретик поганый! – оборвал его ромей.

– Все! Надоело! – Встал я из-за стола и ромею высказал: – Мы из посольства русского, люди неприкасаемые. Коли не хотите беду на себя накликать, оставьте нас в покое.

– Сидеть! – рявкнул предводитель, и те ромей, что сзади нас стояли, меня за руки ухватили и обратно на лавку посадили. – Не вмешивайся, варвар. Ты язычник, а у нас свои дела. Именем Иисуса Христа и церкви его! – выкрикнул он вдруг, из-под плаща меч короткий достал и Григорию в грудь вонзил. – Смерть еретикам!

Всхрапнул черноризник и набок заваливаться начал. Ртом воздух хватает, словно рыба, на берег выброшенная.

– А-а-а-а! – взревел Никифор.

– За что, Даждьбоже?! – взмолился я, под стол нырнул, спиной в столешницу снизу уперся, на ногах поднялся, опрокинул на обидчиков яства и питие уже ненужное, меч выхватил.

Заметил краем глаза, что ромей от прыти моей растерялся на миг, раскрытый передо мной стоит, и по самую рукоять клинок Эйнаров в живот ему воткнул.

– А-а-а-а! – вопит жердяй, и нет страха в крике его, а только ненависть к убийцам учителя.

Вцепился он в плащ одного из разбойников, на себя рванул. Тот равновесие потерял, через лавку под ноги остальным налетчикам полетел. А те уже мечи из ножен рвут. Еще мгновение, и мы рядом с Григорием ляжем. А меня такая злость обуяла, что мир тухнуть начал, словно лучина догорающая.