Луи Буссенар - Жан Оторва с Малахова кургана

Снова послышалась короткая команда, заглушенная грохотом разрывов, как заглушает гроза стрекотанье кузнечика. Солдаты, действуя с механической четкостью, прижали приклады к щеке.

Оторва отважно смотрел на стволы карабинов, из которых сейчас вырвутся свинцовые горошины, окутанные язычками пламени.

«Прощай, отец!.. Прощай, матушка!.. Прощайте, Буффарик и Питух… Прощайте, товарищи по оружию… братья… мой полк… мое знамя!.. Прощай, Роза!.. Прощай все, что я любил!..»

Сейчас унтер-офицер произнесет последнюю команду… пли!

Но в это мгновение раздался жуткий, душераздирающий вопль, от которого вздрогнули и солдаты, и сам Оторва. Солдаты рассыпались, словно сметенные ураганом.

И тут же появился майор — бледный, окровавленный, с израненным лицом, в порванном мундире. В одной руке гигант держал письмо, в другой — обнаженную саблю. Ужасный крик вырвался из его груди.

— Остановитесь!.. Тысяча чертей!.. Остановитесь! Слава Богу, я не опоздал.

Два тигриных прыжка — и он уже оказался рядом с зуавом, прикрыв его своим телом и еле выговаривая:

— Оторва!..

— Господин майор!.. Вы!.. О, благодарю вас!..

Русский офицер, сияющий, сам не свой, вымолвил, задыхаясь:

— Письмо… коменданту Бургею… Мишелю Бургею… твое письмо… Вот оно… Я хочу, я требую, чтоб ты сказал мне правду… это необходимо… Оторва… кто ты?

— Я обманул вас, — тихо ответил зуав. — Комендант Мишель Бургей — мой отец… Я — Жан Бургей…

— О, я так и думал… Если бы я опоздал… я бы убил себя… Ты будешь жить… я не позволю тебя тронуть… потому что я — твой брат!.. Ты слышишь, Жан Бургей, я — твой брат!

ГЛАВА 8

Муки матери. — Восемнадцать лет назад. — В Эльзасе. — Похищение ребенка. — Малый форт и цветник. — Нечеловеческая радость. — Мать и дочь. — О Жане Бургее, по прозвищу Оторва.

Покинем на время Севастополь, где царило кровопролитие и грохот орудий, Севастополь, который продолжал героически сражаться почти без надежды на успех, лишь из чувства долга, и которому еще предстояли серьезные потрясения.

Вернемся в англо-французский лагерь: пересечем полосу, где заканчивались саперные работы, и траншеи, где без передышки ухали тяжелые пушки и теснились солдаты в предчувствии близкого штурма.

Вот Зеленый холм, Доковая балка, батарея Ланкастра и Килен-балка, Инкерманское плато; вот Мельничный лазарет, доверенный просвещенным заботам доброго доктора Фельца, лазарет, где, вопреки всем ожиданиям, поистине чудесным образом выздоравливала Дама в Черном.

События тем временем разворачивались, подгоняя друг друга.

По воле случая в тот самый час, когда неподалеку, перед строем русских солдат майор Павел Михайлович вне себя кричал Оторве: «Я — твой брат!..», Дама в Черном узнала о простом на первый взгляд обстоятельстве: перед Форт-Вобаном разбит цветник с рождественскими розами.

Этот факт, ставший известным из письма дедушки из Эльзаса, привел русскую княгиню в сильнейшее волнение. Ее бедное тело, изможденное страданиями, билось и корчилось в конвульсиях. Отчаянное сердцебиение вызвало бурный прилив крови к голове. Приступ безумия почти угасил неустойчивое сознание, началась жестокая лихорадка.

Несчастная женщина испускала пронзительные крики, прерывавшиеся бессвязной речью.

Над больной нависла угроза смертельного кровоизлияния. Следовало принимать срочные меры. Роза, мамаша Буффарик и сержант в ужасе позвали на помощь. Прибежал доктор Фельц, решительно сделал кровопускание и прописал сильные отвлекающие, чтобы снизить давление в мозгу. Добрые люди, которые с такой любовью и преданностью выхаживали больную, испытывали мучительный страх.

Но вот у них вырвался вздох облегчения. Свет разума показался в широко открытых черных глазах больной. Судороги, терзавшие ее тело, ослабели. Неровное дыхание успокоилось, болезненное возбуждение понемногу уступило место более светлому волнению.

Дама в Черном снова была спасена! Теперь женщина говорила не умолкая, словно бы не в силах остановиться. Однако она уже не мучилась, а как бы погрузилась в прошлое, и перед ней постепенно вырисовывались далекие образы, все яснее освещаемые лучами воспоминаний.

Доктор незаметно исчез, его ждали другие страдальцы.

Роза, мамаша Буффарик и сержант безотчетно придвинулись к постели больной, склонились над ней и с горячим интересом вслушивались в слова, время от времени переглядываясь и все больше заражаясь ее волнением.

— …Итак, — почти не повышая голоса, говорила Дама в Черном, — я покинула Россию и поехала во Францию… Почему во Францию?.. Не знаю… стремительное путешествие… в почтовой карете… очень быстро мы пересекли Европу… в самом деле, почему?.. A-а, вспоминаю… Мой муж служил секретарем в русском посольстве… в русском посольстве в Париже… да, верно… я ехала к нему… стояла зима… В каком же это было году? О-о, как давно это было… С тех пор… душа моя мертва, с тех пор я оплакиваю мое утраченное счастье… Прошла половина моей жизни… восемнадцать лет! Половину жизни я провела в ожидании, в скорби, в мрачном отчаянии. Восемнадцать лет!.. Значит, это был тысяча восемьсот тридцать пятый год!

— Тысяча восемьсот тридцать пятый год! — глухим голосом повторил Буффарик, нервно теребя свою бороду. — Ты слышишь, Катрин?

— Да, мой дорогой, слышу, — отвечала мамаша Буффарик, бледнея. — О, бедняжка!

— Да, я ехала в почтовой карете!.. Два экипажа следовали один за другим. В первом был сложен багаж и сидели слуги… во втором ехала я… и моя дочь… моя радость… моя любовь… моя маленькая Ольга… Ей было шесть месяцев, моему белокурому ангелочку… я обожала ее… я кормила ее… заботилась о ней… только мать знает, как сладостны тысячи милых пустяков… какую радость они приносят… и как они нужны младенцу… Наше долгое… очень долгое, но счастливое путешествие подходило к концу… Мы пересекли Баденское герцогство… Предстояло переправиться через Рейн, и мы были бы во Франции… И Кель… так это называется?.. Да, Кель… еще одно проклятое название, которое отдается в моем сердце похоронным звоном вечной печали. Цыгане… эти злодеи… украли ребенка… мою дочь! Вы понимаете… вы ведь тоже мать… они украли у меня мою дочь!.. Каким образом? Не знаю… обычное дорожное происшествие… а может быть, преступление… они устроили засаду, чтобы завладеть багажом… деньгами… Первая карета быстро проехала вперед, а наша на полном ходу опрокинулась. У меня была единственная мысль… уберечь малютку от удара… спасти это крохотное дорогое тельце… я сжимала ее в объятиях и повторяла ее имя… Ольга!.. Потом я потеряла сознание. О, почему я тогда не умерла!..