Трудовые будни барышни-попаданки 2 - Ива Лебедева

в переднюю стенку возка. — Чужие в поместье! Мундиры, вашбродь!

Михаил Второй, о котором я успела позабыть, высунулся из возка, потом и вовсе выпрыгнул. И канул в снег, даже руки не подал. Хотя понятно, понесся проверять, кто там пожаловал.

Но и я не собиралась ждать. Что, по снегу впервые пробираться? А вдруг там…

— Не стоит торопиться, сударыня. — Едва я высунулась из возка, как меня под белы ручки подхватил… Михаил Первый.

Откуда он тут взялся? И почему…

— Не волнуйтесь. Дети живы, они в доме.

Ох… Дурной медведь! Кто же так новости сообщает! Даже хорошие. Самые восхитительные. У меня от его слов мгновенно закружилась голова. Как в дурном французском романчике, колени подкосились, и я упала на руки капитана-исправника, словно созревшее яблоко в шубе.

Злой февраль исчез. Остались только голоса.

— Отпустите даму! Вы что себе позволяете?!

— Мне ее что, на снег положить? Ваше высокоблагородие, вы в этой истории и злодеев постарались спугнуть, и деток чуть не погубили. Так теперь надо и Эмму Марковну заморозить?

О ком это? Обо мне? Почему я двигаюсь, но не чувствую ног? Меня несут?

Исправник не только говорил, но и двигался в сторону крыльца уверенными, хотя и неширокими шагами. Рядом семенил Михаил Второй. Похоже, он порывался схватить меня, но не решался. К тому же если исправник шагал по тропинке, то особый чиновник — по сугробам, то и дело проваливаясь.

Неважно, о чем они спорят. Дети… Дети живы и в доме!

— Михаил Федорович!

Мой голос был командный и резкий. Двое мужчин остановились, каждый решил, что я обращаюсь именно к нему. В другой ситуации я бы улыбнулась. Но не сейчас.

— Благодарю за помощь. Пожалуйста, поставьте меня!

Исправник пожал плечами и выполнил просьбу, благо мы были уже на крыльце. Я ринулась в детскую, не слыша ничего, что говорят за спиной.

В детской было полутемно и пахло мокрым бельем. Луша неуверенно гладила по голове Степочку, а он молча прижимался к ней. Прошка ревел на руках Ариши — она вцепилась в ребенка так, будто его могли отобрать прямо сейчас. Павловна держала на руках Лизоньку, а та тихонько всхлипывала.

Потом крикнула: «Мамочка!» — и дернулась ко мне.

Павловна сразу передала мне дочь. Та потянулась ко мне ручонками, и несколько секунд мы обнимались. Только тут дочка увидела в моих руках свою куклу. Я в забытьи так и сжимала тряпичное тельце, даже позабыв о нем. И теперь моя девочка улыбнулась.

Потом я велела принести еще ламп, нагреть воды и серьезно сказала Лизоньке:

— Милая, я расскажу тебе сказку. А сначала осмотрю Прошу. Ты большая, а он маленький. А ты пока побаюкай Амельку, — показала на куклу, — она ведь еще меньше и очень испугалась.

Дочка внимательно взглянула на меня. Нахмурилась, казалось, заплачет. Я поцеловала ее, и Лизонька опять улыбнулась. Кивнула головкой и принялась баюкать Амельку.

Лампы уже принесли. Я повернулась к Арише, но она продолжала сжимать младенца. В ее глазах были проблески недавнего безумия, а губы шептали: «Не дам».

На миг меня охватила усталая злость. Она что, не понимает, что только я сейчас могу осмотреть ребенка и понять, нуждается ли он в помощи? Хотела даже приказать по-барски. Но сдержалась. Она же почти девчонка. Не знаю, как сама переживала бы такую историю в ее возрасте.

Поэтому я спокойно сказала:

— Положи Прошеньку на стол. Сама раздень. Я должна посмотреть, все ли с ним в порядке. Не выпускай его, держи своими руками. А я его не возьму. Ну, сделай так, — последние слова чуть-чуть повелительно.

Ариша несколько секунд ошалело глядела на меня. Потом осторожно положила Прошку на стол и стала распеленывать.

Все оказалось в порядке и с Прошкой, и с Лизонькой, и со Степкой. Детей как-то кормили, они явно не мерзли. Младенца явно не один раз перепеленали. Носики-курносики — да, сопливые, но это мелочь, и синяков нет. А еще Проша в своих предсказуемо мокрых пеленках был теплый.

Так что купаем, кормим — и спать. Одежду, конечно, не просто стираем — надо посмотреть, чтобы Лизонька и Степка ближайшие дни не носили то, в чем их похитили. В таком возрасте не всё понимают, но очень хорошо запоминают.

Когда купание полусонных деток завершалось, ко мне подошла Матрена, повариха, баба дельная и способная взять на себя функции управляющей, когда Павловна отвлекалась на что-то более важное. Как в нынешней ситуации.

— Эмма Марковна, как распорядитесь с гостями поступить? Его благоро… его высоко… тот чиновник, что с вами приехал, без экипажа. А исправника, что деток привез, в такую метель, да в ночь, отпускать грех. Я, извините, коль не так, велела комнаты господам приготовить, а людям исправника, кучеру да двум служивым, тоже чуланчик нашли на людской половине. Покуда они на кухне щами и чаем греются, а господа — в гостиной, как кот и пес друг на друга глядят. Для них блинов напечь велела и кулебяку налимью погреть.

— Все правильно сделала, Матронушка. — Я всегда хвалила за любую разумную инициативу. — Спасибо тебе.

Сама же чуток погрустнела — придется навестить «кота и пса», накормить ужином. Да, кстати, и поесть самой. Тревога улеглась, и проснулся аппетит.

Но никаких долгих посиделок! Эту ночь мамы проведут рядом со своими детьми. Чтобы, если Лизонька или Степка проснутся, ощутили рядом не холодную пустоту, а родного человека.

Глава 7

Кот и пес уже не сидели молча. Не орали, не дрались — уже слава богу, конечно. Но вполголоса эти господа ругались только в путь!

— Вы, сударь, своей эскападой спугнули всю компанию каторжников. Хорошо, висельники эти просто оставили детей под крышей и скрылись, заметив следы вашей лошади вблизи избушки лесника. А если бы, не приведи Господь, забрали малышей с собой или еще хуже?! — выговаривал капитан-исправник, хмуро катая по салфетке шарик из хлебного мякиша.

Если бы не усталость, я бы даже вспомнила что-то важное… но внимание плыло, цеплялось за незначительные детали. Например, за то, что Михаил Второй удивительно знакомым жестом раздраженно рубанул рукой воздух:

— Оставьте свои инсинуации, сударь! Я сделал все, что было в моих силах, когда след привел меня в это место. Уж поверьте, я успел бы догнать супостатов, и, если бы не вы, сейчас мы бы узнали, кто отважился на это уникальное злодейство.

— Ваше высокоблагородие, — Михаил Первый словно в пику