Дмитрий Леонтьев - Обитель

Отвечать этому душевнобольному я не стал. Неиз­вестно, что от него ожидать: еще подопрет дверь, пока я сплю, да подпалит, как Наполеона. Русские вообще не­предсказуемая нация, а уж сумасшедший русский... Но, по счастью, все обошлось. Он отвел меня в баню (это вообще изуверская русская традиция, основанная все на том же столь любимом ими мазохизме, я вам лучше все это обрисую при встрече, в красках и даже в эмоциях). Потом напоил горячим чаем с медом и травами и уло­жил в небольшой, жарко натопленной комнате. От на­битого сеном матраса пахло так приятно, а я устал так сильно, что, кажется, уснул раньше, чем моя голова кос­нулась подушки.

ГЛАВА 2

Белизна — угроза Черноте. Белый храм грозит гробам и грому. Белый праведник грозит Содому Не мечом — а лилией в щите! Только агнца убоится волк, Только ангелу сдается крепость. Торжество — в подвалах и вертепах! И войдет в Столицу — Белый полк!

М. Цветаева

Проснулся я от гнусных воплей за окном. Первым делом схватился за спрятанный с вечера под подушку пакет с посылкой — на месте! — и настроение сразу стало солнечным. Я добрался до «точки встречи» вовремя, и даже чуть раньше назначенного срока, пакет для пе­редачи в целости и сохранности, и даже чувствую себя отдохнувшим и полным сил — чему же тут не радо­ваться?..

Сев на постели, я зевнул и, отодвинув занавеску, вы­глянул в крохотное заиндевевшее окно. Так и есть: весь шум и гам производил вчерашний долговязый юроди­вый, по-петушиному наскакивая на какую-то тетку, с ног до головы затянутую во все черное.

— ...я те дам «святой старец»! — орал он, грозя пере­пуганной бедняжке костлявым кулаком.— Я те покажу «святой» Распутин! Не твоего ума дело о таких вещах судить!

— Но люди говорят...

— Люди всегда что-то говорят! Языки есть, вот и трез­вонят! Как колокольчики... До звона в ушах! Запомни: вот Бог,— он ткнул пальцем в небо,— вот ты,— ткнул ей в кончик носа.— И все, что исходит от тебя, должно

идти к Нему. Прямо! А вот это,— он щелкнул у ее лево­го уха пальцами, и глаза женщины невольно устреми­лись туда,— твой Распутин! А вот это,— щелчок пальца­ми у правого уха,— заботы твои! А это,— снова щелчок, уже где-то в стороне,— то, что «люди говорят»! На все это отвлекаться будешь — по прямой дорожке не прой­дешь! Есть ты — есть Бог. И для тебя — довольно! О Боге надо думать, а не о Гришке и не о том, что Марфа вче­ра про Федота сказала. Тебе-то какое дело?! Чести для Гришки с Марфой много — о них вместо Бога думать! Не у Бога время крадешь, у себя, дура! У Него времени мно­го, а ты свое на что тратишь? По прямой, по прямой ходи, поняла? Не отвлекаясь! Ну?! Уразумела?!

— Спаси Бог, батюшка!..

— Реально сумасшедший дом! — вздохнул я и при­нялся одеваться.

В дверь постучали, и опостылевший голос юродиво­го затянул что-то о святых и «помилуй нас». Деваться было некуда, и я крикнул:

— Войдите!

Странно, но, переступив порог, безумец стал тих и вежлив:

— Проснулись, отче?

— Можете называть меня просто господин Блейз,— разрешил я.

— Не запомню,— покачал он головой, а глаза были хитрые-хитрые.— Уж не прогневайтесь на дурака... Трапе­зу-то вы проспали. Я вам пирогов принес... Отец настоя­тель просил показать вам тут все, ознакомить... Сам-то он сейчас занят: прихожан принимает... Не дают ему по­коя. Такое тихое место раньше было... Благостное...

— Да, сейчас «тихим» ваше местечко назвать никак нельзя,— намекнул я на его вопли под моим окном.

— Ой, и не говорите,— сделал он вид, что не понял намека.— Отче так с ними умаялся... Хотя виду не пока­зывает. Но — годы, годы... Раньше-то ти-ихо так было. Молитвенно... Редко когда на праздники народ прихо­дил. У всех же церкви под боком, а мы далеко, уединен­но... Хорошие были годы... Без суеты...

— Что же сейчас случилось?

— Так смута. Аль вы не заметили? Бесы повылезали, вот народ к храму и жмется, как телок к мамке. Насто­ятель-то у нас больно мудр, народ к нему за советом и валит...

— Это ему ты вчера хамил?

— Ему, батюшка, ему! — признал дурак.

— А зачем?

— Так люблю...

Я лишь махнул рукой, не став уточнять, что именно он любит: хамить или начальника. Теперь мне надо было решить важные для моей миссии вопросы, а информато­ра лучше этого вездесущего проныры мне было не най­ти. И я приступил к допросу.

— А скажи-ка мне, любезный, много ли народу здесь на данный день обитает?

— Много, батюшка! Ох, много! Монахов-то всего двенадцать, да работников трое. А вот приезжих почти две дюжины. И дороги-то занесло, а они, как белки, все одно через сугробы скачут и скачут... Игумен их уж и в го­стинице расселил, и в домах трудников. Так пойдет, ско­ро, глядишь, новые срубы ставить придется. Вас вот сюда определили...

— Стало быть, для меня исключение сделали?

— Истинно говоришь, батюшка! Исключение. Все переполнено, хоть в бане сели...

— Понятно. И чем же ваш монастырь так знаменит?

— Ничем мы, грешные, не славны,— замахал он рука­ми.— Наоборот, не только от славы, но и от мира бежим. Это мир нас нагоняет, за полы цепляется... Люди по-разному к Богу идут. В миру — тяжелей, а мы, грешные да немощные, сюда спасаться бежали. Сил-то мало... Прогуляться не хотите? Погода выдалась расчудесная. Всю неделю така стоять будет — я в погодах разбираться мастак... У меня и тятя и дед охотниками были — без понимания погод нам никак нельзя...

— Что ж ты сюда подался, а не на промысел?

— Повезло... Ну так как, идем?

Сумку с посылкой я в этом, мягко говоря «непред­сказуемом», месте оставлять не рискнул и, повесив ее на плечо, последовал за Ванечкой.

Насчет погоды блаженный не обманул: погода и впрямь стояла отменная. Небо здесь было удивитель­ное. Я раньше никогда такого не видел. Низкое, оно словно касалось верхушек чахлых сосен, но при этом было какое-то нежно-голубое, «озаренное», что ли...

При солнечном свете и сама обитель выглядела куда веселее. Золотились мягким светом сосновые срубы, иг­рали блики на боках медных, начищенных до блеска ко­локолов, а уж как горели маковки позолоченных купо­лов!..

— Ну... ничего,— вынужден был признать я.— На­верное, и здесь жить можно... Только скучно здесь, на­верное?

— Скучно! Ой, скучно! — покосился он на меня хит­рым глазом.— Измаялись просто... Уж и чем занять себя не знаем. Все перепробовали... А вот и еще одна! Ну-ка постой, матушка! — неожиданно прыгнул он к какой-то проходившей мимо крестьянке, тоже закутанной в чер­ное с головы до пят.— Ты вдовица, небось?!

— Нет,— удивленно откликнулась та.

— Тогда почто точно плакальщица вырядилась?!

— Так в церковь иду...

— Ты кого там хоронить собралась?! Ась?! Что мол­чишь? Отвечай! Уж не Воскресшего и Пасхального, ча­сом?!