Владимир Пистоленко - Крылья беркута

Надя горячо возразила Семену: не может человек пойти на такую подлость. А пригляделась — поняла: от Стрюкова всего жди...

Своими думами Надя поделилась с бабушкой Анной, но та даже слушать не захотела — все еще считала, что Иван Никитич их благодетель... Благодетель!

Из-за него пришлось в минувшем году оставить гимназию. В Петроград отправил Иван Никитич, к Ирине. Время, мол, подоспело неспокойное, а она там одна... Надя просила не отрывать от ученья, а он настойчиво уговаривал, уверял, что от поездки Надя ничего не потеряет. Если она тревожится насчет ученья, то пускай знает: в Петрограде гимназии получше здешних. Была бы охота учиться. Так и выжил Надю. Пришлось ехать.

Ирина ее не ждала, встретила не особенно приветливо. Узнав, зачем Надя приехала, нахмурилась.

— Я к себе никого не звала, — решительно отрезала она. — Прислуга у меня есть, а приживалками буду обзаводиться только к старости.

Эти слова оскорбили Надю.

— Я не напрашивалась, твой отец заставил ехать.

— А ты, бедняжечка, обиделась, да? — насмешливо спросила Ирина. — Посылают в столицу, не горе ли?

— Могу сегодня уехать, — не задумываясь, ответила Надя.

— И придется. Но не сегодня. Я напишу отцу благодарственное письмо. Попрошу ответить телеграфом. Долго ждать не будешь. И поезжай. Вот так. Ну, а тем временем от нечего делать столицу посмотри — людей погляди, себя покажи.

Неожиданно все изменилось: прислугу Ирины отправили в тифозный барак, и вместо нее осталась Надя.

Когда в доме не было посторонних, Ирина держалась проще, иногда даже делилась своими секретами, пыталась одаривать Надю. Если же у Ирины были гости, — а ее часто навещали то знакомые офицеры, то подруги, все, должно быть, из богатых семей, — она превращалась совсем в иного человека: словно не замечала Надю, держалась с ней свысока, и Надя должна была обращаться к ней по имени-отчеству.

Чувство обиды не только не проходило, но иногда становилось таким невыносимым, что хотелось, не откладывая, идти на вокзал, чтоб уехать... И она уехала.

Когда Стрюков увидел ее, он побелел от ярости.

Благодетель!

Если посчитать, то не так уж и много времени прошло с тех пор, как переехали Корнеевы к Стрюкову, а сколько разных событий произошло за эти годы! И самое важное — царя сбросили, началась революция. Многие казаки да солдаты домой вернулись. А вернувшись, все вверх дном поставили. Красные, белые... Иван Никитич за белых, а вот Семен — у красных. Один он остался. Минувшим летом схоронил мать...

Деповские напали на казармы, захватили там оружие и организовали Красную гвардию. Главным у них — комиссар Кобзин, железнодорожный инженер. Командир отряда — мастер из ремонтных мастерских Аистов. Вот они да еще несколько большевиков из деповских забрали в городе власть. Наде не совсем понятно, что такое большевики, чего они хотят и чего им надо. Она знала только одно: Стрюков ненавидит их лютой ненавистью и готов пойти на что угодно, лишь бы прикончить их. Оно, конечно, понятно: до прихода красных Иван Никитич — первое лицо, городской голова, богатейший купец, от всех ему почет и уважение, а появились большевики — все изменилось. Стрюков заметался, как бездомный пес, одну ночь спасался даже в церковной сторожке у деда Трофима. Жил и видел: собираются прикончить его. С часу на час ждал — пошлет комиссар Кобзин своих красногвардейцев, и ничего не останется от стрюковского богатства. Но никто не приходил. А по городу носились всякие слухи, и о том, что ночами идет жестокий грабеж, что к купцу Панкратову явились среди бела дня трое с пулеметом и потребовали контрибуцию — десять фунтов золота, но золота будто у купца не оказалось и он умолил взять вместо золота бумажные деньги. Целый мешок денег отдал! А Ивана Никитича пока никто не тревожит.

Все это смутное время Семен не показывался. И вдруг явился к Наде. Да не вечером, как обычно, а средь бела дня.

Глянула на него Надя — не сразу узнала: на Семене солдатская шинель, серая папаха с широкой красной лентой наискосок, в руках винтовка, а к ремню на боку пристегнут наган.

Переполошились тогда все в доме, думали, Красная гвардия нагрянула. Надя обрадовалась приходу Семена, а бабушка напугалась, как бы не рассердился Стрюков, что Семен осмелился без хозяйского разрешения войти в дом. Но все же засуетилась, заговорила насчет обеда.

Семен от угощения отказался, мол, зашел повидаться и сообщить, что вступил в Красную гвардию, и если вскоре не навестит, то пускай знают: пришлось податься из города по приказу комиссара. Это, конечно, пока одни разговоры, но все может быть. Теперь он на военной службе, а в Красной гвардии дисциплина строгая. Служит он в особой казачьей сотне при комиссаре Кобзине. Петр Алексеевич относится к нему со всей уважительностью. По характеру Кобзин такой человек, что за ним пойдешь в огонь и в воду. И то надо понимать: сам Ленин назначил его комиссаром Степного края! А уж товарищ Ленин, будь здоров, знает, кого куда надо посылать.

Семен уже засобирался домой, когда вдруг дверь распахнулась и в комнату вошел Стрюков. Бабушка Анна всплеснула руками, кинулась подавать стул. Но Иван Никитич не сел.

— Здравствуй, — со своей непонятной усмешкой сказал он и, шагнув к Семену, протянул руку. — Навестить забежал?

— Здравствуйте, — строго сказал Семен, чуть приподнялся со стула, но руки Стрюкову не подал. — Ввиду всякой заразы рукопожатия отменены, — пояснил он оторопевшему хозяину.

— Еще чего выдумывай, — прикрикнула на парня бабушка Анна. — Это он к слову, — почти просяще сказала она Стрюкову.

— Почему вы так думаете? — возразил Семен. — Есть закон. Тиф валит людей.

— Что верно, то верно, — согласился Иван Никитич. — Слышал о таком законе. Действительно, эпидемия тифозная распространилась. А тиф — это, брат, тебе не шутка. — Он помолчал и заговорил о главном: — Значит, воюем?

— Начинаем, — ответил Семен.

— Ты как же это — казак, а в Красную гвардию подался?

— Так оно разное бывает, — Семен улыбнулся. — Меня, сказать, сюда потянуло, а кого иного из казаков — в купцы. Кому что нравится.

Стрюков стерпел намек.

— Небось большевиком стал? — спросил не без усмешки.

— Пока еще не дорос. Но тяну в одной упряжке.

Стрюков придвинул ногой стул, присел.

— Скажи ты мне откровенно, по совести: за что вы воюете? Ну вот хотя бы тебя взять. Ты за что воюешь?

— За братство, равенство, свободу, — не задумываясь, коротко ответил Семен.

Стрюков метнул на него недобрый взгляд.

— Вдолбили людям в головы слова, они и повторяют их как попугаи. Разве у нас не было свободы? Каждый человек жил, как хотел и как мог, никто никому не указывал, кандалы ни на руки, ни на ноги не надевал, если ты, конечно, живешь по совести, никому не причиняешь зла. Какой же еще свободы надобно? И о братстве можно так говорить, и о равенстве тоже...