Артур Конан Дойл - Дядя Бернак

Я отошел на несколько шагов, а он приотворил дверь настолько, чтобы могла просунуться его голова, и в течение некоторого времени, не говоря ни слова, смотрел на меня испытывающим взором.

— Ваше имя?

— Луи Лаваль, — отвечал я, думая, что будет безопаснее назвать свое имя без дворянской частицы де.

— Куда вы направляетесь?

— Мое единственное желание найти какой-нибудь приют!

— Вы прибыли из Англии?

— Я пришел с моря.

Он в недоумении потряс головой, желая показать мне, как мало удовлетворили его мои ответы.

— Вам нельзя оставаться здесь, — сказал он.

— Но может быть…

— Нет, нет, это невозможно!

— В таком случае скажите мне, пожалуйста, как я могу выбраться из этого проклятого болота.

Он подвинулся на два или на три шага, чтобы указать мне дорогу, и потом вернулся на свое место.

Я уже несколько отошел от него и его негостеприимной сторожки, как он позвал меня.

— Войдите, Лаваль, — сказал он уже совершенно иным тоном. — Я не могу бросить вас на произвол судьбы в эту бурную ночь. Идите погреться у огня и выпить стакан доброго коньяку, — это вас укрепит и даст силу для дальнейшего пути.

Вы, конечно, хорошо поймете, что мне было не до пререканий с ним, хотя я положительно недоумевал, чем объяснить эту внезапную перемену. — От всей души благодарю вас, сэр! — сказал я и последовал за ним в его хижину.

3. РАЗОРЕННАЯ ХИЖИНА

Как хорошо было сидеть около ярко-пылавших дров, в защите от пронизывающего до костей ветра и холода, от которого закоченели мои члены! Но мое любопытство было настолько возбуждено, этот человек и его оригинальное жилище так занимали меня, что я забыл и думать о собственном комфорте. Внешность его самого, эти развалины, помещающиеся в центре болота, поздний час, в который он ожидал прибытия нескольких лиц, судя по его словам; наконец загадочное исчезновение за камином — все это, согласитесь сами, невольно должно было возбуждать любопытство. Я не понимаю, почему он вначале наотрез отказался принять меня, а потом предложил мне с самой подкупающей сердечностью, отдохнуть под его кровом. Я совершенно недоумевал, как объяснить все это.

Во всяком случае я решился скрыть мои чувства и принять вид человека, находящего совершенно естественным все окружающее и настолько погруженного в мысли о своем бедственном положении, чтобы не замечать ничего вне себя. Одного взгляда было вполне достаточно, чтобы окончательно убедить меня в догадке, промелькнувшей в моей голове, при виде полуразрушенной хижины; она была совершенно не приспособлена для постоянной жизни и служила просто местом условных встреч. От постоянной сырости штукатурка на стенах совершенно облупилась, и на них во многих местах проступила зеленоватая плесень; в воздухе чувствовался резкий запах пыли.

Единственная, довольно большая комната была совершенно без мебели, если не считать расшатанного стола, трех деревянных ящиков, заплесневевших стульев и совершенно обветшалого вряд-ли пригодного на что-нибудь невода, который загромождал собою весь угол.

Прислоненный к стене топор и расколотый на части четвертый ящик указывали, откуда взялись дрова для камина. Но мое внимание особенно притягивал стол: там, около лампы стояла корзинка, из которой соблазнительно выглядывал окорок ветчины, коврига хлеба и горлышко бутылки. Хозяин хижины, словно извиняясь за свою холодность и подозрительность при первой встрече, своей любезностью старался заставить меня забыть первые моменты нашей встречи. Чем объяснить эту перемену в общении со мной, — я решительно не мог догадаться.

Высказав сожаление о моем грустном положении, он придвинул один из ящиков к свету и отрезал мне кусок хлеба и ветчины. Я продолжал наблюдать за ним, хотя его чувственные губы, с низко опущеннымми углами, улыбались самой искренней, задушевной улыбкой; глаза, поразительной красоты постоянно следили за мной, словно желая прочесть на моем лице, кто я и как попал сюда.

— Что касается меня, — сказал он с напускным чистосердечием, — вы хорошо поймете, что в такое время каждый, мало-мальски понимающий дело, коммерсант должен изобретать какие либо способы, чтобы получить товары. Ведь Император, дай Бог ему здоровья, возымел желание положить конец свободной торговле, так что для получения кофе и табака, без оплаты пошлиной, приходится забираться вот в такие трущобы! Смею вас уверить, что и в Тюльерийском дворце можно без труда получить то и другое; сам император выпивает ежедневно по десяти чашек настоящего мокка, прекрасно зная, что он не растет в пределах Франции. Бонапарт знает и то, что королевство, где произрастает кофе, еще не завоевано им, так что если-бы купцы не рисковали, беря на себя такую ответственность, вряд-ли дождаться-бы барышей от торговли. Я полагаю, что и вы тоже принадлежите к купеческому сословию?

Я ответил отрицательно и этим, кажется, еще сильнее возбудил его любопытство. Слушая его рассказ о себе, я читал ложь в его глазах. При ярком свете лампы, он был еще красивее, чем показался мне в начале нашей встречи, но тип его красоты нельзя было назвать симпатичным. Тонкие, женственные черты его лица были идеально правильны; все дело портил рот, являвшийся полным контрастом с благородством черт верхней части лица. Это было умное и в то же время слабое лица, на котором выражение восторженного энтузиазма беспрестанно сменялось полным бессилием и нерешительностью. Я чувствовал, что чем больше знакомлюсь с хозяином этой хижины, тем менее доверяю ему, и все таки он не пугал меня: я почему-то был вполне уверен в своей безопасности, хотя вскоре в этом пришлось горько разубедиться. — Вы, конечно, извиняете мою холодность, господин Лаваль, — сказал он, — с тех пор, как Император побывал на берегу, там всегда кишат полицейские агенты, так что купцы должны быть всегда начеку, охраняя свои интересы. Вы понимаете, что мои опасения были совершенно естественны: ваш вид и ваше платье не внушали особенного довери в таких местах и в столь поздний час!

Он, очевидно, ждал возражения, но я сдержался и скромно заметил: — Я повторяю, что я просто заплутавшийся путник, и теперь, когда я уже вполне отдохнул и освежился, я не буду более злоупотреблять вашим гостеприимством и только попрошу вас указать мне дорогу к ближайшей деревне.

— Я полагаю, что вам гораздо лучше будет остаться здесь, потому что буря разыгрывается сильнее и сильнее!

И пока он говорил, сильный порыв ветра долетел до моих ушей. Он подошел к окну и принялся так-же внимательно всматриваться, как и при моем приближении.

— Хорошо было-бы, г-н Лаваль, — сказал он, глядя на меня с притворно-дружеским видом, — если-бы вы не отказались оказать мне весьма существенную услугу, побыть здесь не более получаса.