Андрей Буровский - Орден костяного человечка

— Что же вернулись?

— Я через пять лет уже вернулся, когда никакая собака меня ни в какой колхоз не могла бы определить! Да и времена переменились. А вернулся, потому что родина здесь… Не знаю, понятно ли вам это…

— Как не понять! Я и приезжаю сюда, потому что здесь Родина.

Понять было тем легче, что за окном «жигуля» плыли ландшафты Хакасии — долины с разноцветными прямоугольниками посевов, сопки, редкие речки с каменистыми берегами.

— А второй раз из Сорска бежал, совсем недавно. Сорск построен ведь вокруг одного предприятия — рудника цветных металлов. А кому они теперь нужны, эти металлы? Нет-нет, вы не смотрите так, я все понимаю! Но это кому-то другому денежки за них идут, не нам. Зарплату в Сорске знаете, когда последний раз платили?

— Полгода назад?

— А полтора не хотите? Нет зарплаты; хочешь — работай, не хочешь — не работай, нет зарплаты. Что на книжке — в труху превратилось. У кого огороды есть — еще хорошо. А квартплата? А электричество? А газ? А одеться?

В общем, стали людей в больницы доставлять. Знаете, какой диагноз? Диагноз — общее истощение. Ну, и сбежал я.

— А не секрет, куда сбежали?

— Какой секрет! Стал я торговать тем, что люди производят. И в долг даю, и плачу за готовое, и по-всякому… Знаете, в чем главная проблема? Большинство делать ничего не хочет. Я одну деревню знаю, там раньше целина была. Я их пытался на овец настроить — чтобы шкуры обрабатывать, пошивочный цех… Не согласны! Хоть пропадать, а только не работать бы. Одна женщина во всей деревне и согласна, да и она скоро уедет… говорила, по крайней мере, — мол, уеду.

Володя надеялся, его физиономия не очень расплывется при упоминания «одной женщины».

— А деревня эта Камыз… Верно?

— Вижу, что вы эти места знаете…

Справа пошли сопки, покрытые лесом. Раза два сопки разрывала речка, и тогда в долине обязательно была деревня. Старая русская деревня со старинными избами, простоявшими и сто, и двести лет, с церковкой, превращенной коммунистами в склад или в хлев и теперь восстановленной, с неторопливой жизнью земледельцев.

Слева шла степь почти до горизонта, до цепи нежно-сиреневых, еле угадывающихся в сияющем небе вершин. В степи мелькали хутора, как две капли воды похожие на хутор номер семь.

А потом прямо на днище степи появились какие-то огромные бугры: сопки — не сопки. Вроде бы и никак не сопка, потому что и маленькая, и неоткуда ей тут взяться. И, наверное, все же сопка, потому что не может же курган быть таких размеров. Володя был тут не первый раз и знал, где лучше остановиться. Все, приехали.

— Нет-нет, а деньги вы оставьте! Не надо. Я сам бежавший, я других бежавших так вожу…

— Заезжай в экспедицию, Коля!

— Если будет время…

— Ну, даст Бог, встретимся.

Пожав руку Николаю, Володя спрыгнул на нагретое размягчившееся полотно шоссе. Он смутно чувствовал, что больше никогда не увидит этого человека, и еще не знал — хорошо это или плохо. С одной стороны, человек хороший и понятный, с ним хорошо. С другой — незачем встречаться, выломившись каждый из своей жизни, вести вымученные разговоры, пытаясь вернуться к мгновению возникшей было близости.

Володя подождал, пока пронесся тяжелый грузовик, обдав его горячим ветром, свернул на грунтовую дорогу.

— Пошли, никаких машин нет.

Шоссе было пустынно во все стороны, кроме этого грузовика. Тем более пустой была грунтовая дорога, и в этой степной пустоте, между небом и землей, Володя и его гости сделали первые шаги.

И тут же навалилась жара. Тяжелая степная жара, с выцветшим небом цвета линючих кальсон советского производства. С пересохшим нёбом, с покрасневшими глазами, с жутким желанием завалиться в любую тень… Но тени нет и не предвидится, небо, все так же пышет жаром, от земли тоже полыхает, как из печи, и пот на лице испаряется, не успев засохнуть. Так прямо испаряется, и все.

Что ж! Ехали они часа полтора, и уже почти двенадцать пополудни, самое жаркое время. Хорошо, если кто-то есть на кургане, если в экспедиции не решили отдыхать в самое жаркое время.

Куда идти — очень хорошо видно, потому что камни курганной оградки достигают высоты в 3 и в 4 метра, а камни входных ворот — высоты семи метров и весят порядка 30 тонн.

А теперь Володя шагал вдоль другого кургана, почти такого же громадного. Такого колоссального, что время и талые воды даже создали вокруг него диван — такую же круглую ровную возвышенность, как сам курган. Размер дивана, конечно, не такой же, как у сопки, но все же заметный…

Возле раскопанного кургана, возле каменных плит ярким прямоугольным пятном выделялся тент. Вон где они! Ясное дело, никто не копает в это время. Тень от камней, возле нее — тент на железных штырях, а под ним — живописная компания. Кто-то бежит из густой тени камня, кричит.

Епифанов тоже вышел из тени, чтобы поздороваться с Василием:

— Василий Курбатов! Рад видеть!

Шла обычная церемония представления. Епифанов, как добрый дядюшка, ухмылялся и сопел на заднем плане, пока Володя представлял всем Василия, Анну, Еугенио, и они здоровались со всеми, пожимали руки, похлопывали по плечам.

— А у нас тут еще одно приобретение! — похвастался Епифанов. — Пока вы ездили, нашего полку прибыло. Вот, познакомьтесь.

Володя только сейчас обратил внимание на тоненькую девушку, явно совсем молодую, сидевшую в стороне на раскладном стуле.

— Это Ли Мэй, наш новый этнолог и к тому же еще математик.

Володя невольно вспомнил веселый поезд и люхезу во всей красе. «Бог мой, не слишком ли много китайцев?!» — невольно подумалось ему, пока Володя раскланивался с Ли Мэй. Вот тогда-то и произошло что-то, чему он не смог найти названия. Глаза встретились с раскосыми глазами Ли Мэй и словно бы мягкой сильной рукой толкнули Володю в грудь. Как будто не слышал Володя жужжания насекомых над травой, не плыли запахи нагретой земли. Земля остановилась, застыла, не вращалась и не летела через космическое пространство. Продолжалось это с полминуты, вряд ли дольше, — но в мире осталось два человека, и они смотрели друг на друга. А потом опять зажужжали насекомые.

Володя знал, что означает такой толчок в грудь, такое замирание дыхания. И не хотел. Ох, не надо бы… Не надо бы ему больше никогда. Тем более — в этой экспедиции. Не надо бы… Если даже суждено — то пусть бы как-нибудь попозже… А лучше бы и никогда.

И раздавался голос брата над маревом и колыханием степи:

— Ну, рассказывайте теперь, чем живете? Что происходит в экспедиции?

Василий присел прямо на землю. По его словам, после города, после асфальта и отглаженных брюк особенно приятно сидеть на земле, чувствовать собой траву и грунт, чувствовать на коже ветер и солнечные лучи.