Царская невеста - Елманов Валерий Иванович

Пронзительный взгляд царя мне удалось выдержать безукоризненно. Но Иоанн недолго буравил меня своим взором. Спустя несколько секунд он повернулся к Бомелию и вперился в него. Я тоже. Попавший в перекрестье наших взглядов лекарь замялся.

«Ну что, вестфалец, – мысленно обратился я к Елисею, – в тот раз ты сказал, что мы квиты. Только, когда я подвозил тебя из дворца, что на Арбате, и предупреждал о своем видении, я тебе тоже не был обязан. Ничем. Так помог. За голое спасибо. Да еще из жалости. Теперь твоя очередь. Или ты строго по-немецки – раз дебет с кредитом сходятся в нулевое сальдо, значит, пыхтеть ни к чему?»

– Помнится, государь, в тот раз я и впрямь давал ему капли от учащенного сердцебиения. А ведь тогда он даже не был на дыбе, – осторожно заметил Елисей. – А то, что сердце может разорваться и захлебнуться кровью, давно известно медицине. О подобных случаях записано в трудах великого Авиценны, кой…

– Погодь покамест, – остановил своих ретивых катов Иоанн и со злости огрел посохом одного из зазевавшихся палачей. – Погодь, сказываю!

Ну что – опасность миновала или рано пока радоваться? Но в любом случае должок за мной, вестфалец. Если выпадет случай – расплачусь. Я, как и ты, добро помню. Хотя лучше, чтобы этот случай для тебя не наступал.

– Неповинен фрязин, – неожиданно послышалось со стороны лежащего.

«Может, это все-таки не Воротынский, а?! – взмолился я к небесам. – Ну совсем непохож голос. У того басовитый, говорит, как в колокол бьет, а тут хрипло кашляющий, с натугой выплевывающий каждое слово.

«Пускай говорит Мертвый Волк!» – прорычали старые волки, уважительно глядя на Акелу.

Но Иоанн таким гуманистом не был.

– А ты замолчь, покамест я тебе сказывать не велю! – прикрикнул он. – Ишь разговорился. Не иначе как притух дубок. Замерз, слуга государев? А вот мы подгребем малость, подсогреем князюшку верного. – И царь с кривой усмешкой на лице принялся откалывать острым концом посоха обугленные куски от бревна, подгребая их поближе к лежащему.

Раздался стон, и почти сразу остро запахло жареным мясом. Разрумянившийся Иоанн упоенно продолжал шуровать посохом дальше. Затем, подустав, вновь повернулся ко мне, как бы поясняя и оправдывая очередной приступ своего садизма:

– И в чести держал, и верил ему, а он…

– Не ведаю, государь, кто на него поклеп возвел, но знаю, что служил он тебе и впрямь верно и преданно.

– А корешки?! – злобно взвизгнул Иоанн. – С ими яко быти?! Али они мне пригрезились?! Елисейка! Убери их с глаз долой, – тут же раздраженно напустился он на лекаря, – не ровен час, так они и со стола меня своим ядом настигнут, вона как воняют.

– Их и подложить могли, – парировал я.

– Да на что ратному холопу, кой ему верой и правдой служил, на своего господина напраслину возводить?

– Ратному холопу? – удивился я. – Да кто ж такой?! Тогда и я его знаю, если он только не из новиков.

– Знаешь, – кивнул Иоанн. – Не из новиков.

– Так ты меня спроси, государь. Я о любом из них тебе сказать могу, каков человек и стоит ли ему верить.

– А что ж, давай так и поступим, – неожиданно легко согласился царь. – Возьми-ка, Бориска, список поиманных по моему повелению да зачти.

Надо же. Слона-то я и не приметил. Борис Федорович Годунов собственной персоной. В одной руке требуемый список, в другой неизменный надушенный платок. Не переносит царский кравчий ароматов пыточной. Так и не привык к ним – вон как с лица побледнел, бедолага. И тестя в живых уже нет. Случись что – никто не поможет. Еще и подтолкнут, если ненароком поскользнется. Здесь нравы суровые – сдохни ты сегодня, а я завтра.

Жаль парня. Хороший он, добрый. Ему бы в другое время родиться – да не судьба, а в нынешнем путь наверх лежит только через кровь. Ну и еще через дыбу – в смысле самому палаческое искусство освоить. Хотя бы минимум. Помнится, дьяк Висковатый рассказывал, что в иные годы государь и заседания своей думы чаще не в своих покоях – прямо на Пыточном дворе устраивал. Так оно было удобнее для Иоанна, чтоб основное производство не оставалось надолго без главного руководителя.

– Пантелеймон, сын Григорьев, – громко огласил Годунов.

– Слыхал ли о таком? – вкрадчиво спросил Иоанн.

– Старый воин, но из тех, кто борозды не испортит. Ратник справный, и слово его твердо, – ответил я.

– Стало быть, ежели б ты от него услыхал, что князь Воротынский чародейству предался и тайно со злыми ведьмами виделся, чтоб меня извести, ты бы ему поверил?

Я скрипнул зубами, прикусив губу. Что ж ты, Пантелеймон? Хотя да, дыба. Тут не заговоришь – запоешь. Нет на тебе вины, что не выдержал.

– Я бы его выслушал, – аккуратно заметил я.

– Можно, – кивнул Иоанн, но Годунов многозначительно закашлялся, и царь тут же поправился: – Хотя нет. Лучшее об иных спросим. – Так и не дав команды, чтобы привели старого десятника, он повелительно махнул рукой Борису, мол, продолжай перечень.

«Ага, – сообразил я, – никак молчит старый вояка, потому и не подойдет для опроса. Ну-ну. А кто же у нас раскололся?»

Перечислял Годунов и впрямь долго. Кого только не было в списке – от безусого юного Багра, прозванного так за густой румянец во всю щеку, до совсем старого конюха Вошвы, полюбившего под старость яркие цвета и неизменно украшавшего свою незамысловатую одежду цветными вставками, а то и просто заплатами из цветных тканей.

– И что, все в один голос рассказывают, что князь Воротынский умышлял против тебя? – поинтересовался я.

– И умышлял, и злобу таил, и про корешки, – подтвердил царь. – Не все, правда, кой-кто покамест помалкивает, но поболе половины – точно. А прочие не ныне, так завтра тоже запоют.

– Так ведь одно это, государь, говорит о том, что они на себя напраслину возводят. На себя да на князя, – заметил я. – Сам посуди, кто ж в здравом уме станет возле себя собирать народ да рассказывать, что вот, мол, хочу я государя извести, вечор с ведьмой знатной виделся, так она мне корешки заветные передала. А теперь глядите, холопы мои верные, куда я их кладу, да местечко запоминайте. Ежели позабуду – к старости память не та стала, – так чтоб вы напомнили…

Иоанн фыркнул, очевидно в своем живом воображении успев нарисовать эту фантасмагоричную картинку, но тут же опомнился и, поняв абсурд, насупился, полюбопытствовав:

– Мыслишь, что оговаривают себя?

– Убежден, государь. Доведись тебе меня на дыбу подвесить, тоже все подтвержу, ежели сердчишко ранее не схватит, лишь бы пытать перестали, – твердо заявил я. – Ежели дашь мне кого-нибудь, то хоть и не свычно мне катом быть, но через час, от силы два, любой иное заявит. К примеру, что это он сам – тайный лазутчик турского султана и пробрался на подворье князя, чтобы оговорить твоего верного слугу. И еще признается, что он – тайный иудей. И что умышлял против твоего отца, великого князя Василия Иоанновича, тоже скажет, даже если он сам к тому времени еще не родился…

– Ты ж воин, – перебил Иоанн с коварной ухмылкой на лице. – Как же так? Али забыл, что мне по осени сказывал?

– Помню, государь, – кивнул я. – Но иной раз, чтоб защитить невинного, можно и в шкуру ката забраться… на время.

– А ежели и впрямь дозволю да кого-нибудь на пробу дам? – ехидно осведомился царь.

– Только вначале поведай, какую ложь ты хочешь от него услышать, и он тебе ее не просто скажет, но и на иконах поклянется, что сказывает одну только правду, – заверил я его.

– Уверенно речешь, – одобрил Иоанн. – Никак доводилось уже так-то…

– Нет, государь. Но дурное дело – нехитрое. Как-нибудь управлюсь… с бо… – И тут же поправился, не желая позорить бога: – С чьей-нибудь помощью.

Царь некоторое время пытливо всматривался в меня, колеблясь, но затем великодушно махнул рукой.

– Ладно, и без того обойдемся. Верю. К словесам тех, кои на дыбе повисели, я и сам доверия не имею, – сознался он. – Но есть и иной доводчик, кой сам пришел. С им яко пояснишь? Его-то на дыбу никто не подвешивал, на боярское ложе не укладывал, с дитем нянчиться не заставлял[69]. Все по своей доброй воле выложил. На это что скажешь?