Вассал и господин - Борис Вячеславович Конофальский

Граф повертел своею седой головой, поглядывая то на кавалера, то на советника, и понял, что нужно перейти к делу.

— Впрочем, думаю, что вы понимаете, друг мой фон Эшбахт, к чему я просил вас быть.

— Да уж, понимаю, — мрачно произнес Волков и добавил с видимым презрением, — из-за кляуз вот этого господинчика.

— Не из-за кляуз, а из-за праведной претензии, — сказал граф, поднимая палец.

— Обещаю вам, господин граф, что разберусь с этим делом, сегодня же пошлю за землемером Куртцем и он уж скажет наверняка, правильно ли люди мои рубили лес или неправильно. И если в том будет моя вина, то обещаю заплатить за все бревна, что срублены неправомерно. Отдам по пятьдесят крейцеров за каждое бревно.

— Друг мой, — заговорил тихо граф, беря Волкова под руку и отводя его вглубь покоев, вдаль от советника, — неприятно мне это так же, как и вам, но мы с вами должны выполнять наказ Его Высочества неукоснительно. И не провоцировать распри с кантонами. Если вдруг случится война по нашей с вами причине, герцог уже не преминет найти виноватых. И ими будем я и вы. А герцог бывает крут, уверяю вас.

— Понимаете, — заговорил Волков также тихо, как и граф, — то месть, они мстят мне, за то, что я браконьеров с того берега кулаками прогнал, он мне так и сказал, этот… — он кивнул в сторону окна.

А граф ему и отвечает, словно не слыхал его даже:

— Герцог бывает крут, уж поверьте, вы-то птица легкая, подниметесь и в Ланн к себе подадитесь, а мне куда прикажете? В тюрьму? Нет, любезный мой фон Эшбахт, мы наказ герцога исполним и поступим мы так.

Он подошел к столу и взял с него кошелек, жестом позвал к себе толстяка советника:

— Советник, тут в кошельке семьдесят пять талеров земли Ребнерее, вот вам за порубленный лес и штраф вместе с тем. А ежели имперский землемер посчитает, что ваши претензии не правомерны, господин Эшбахт через суд, востребует деньги обратно.

— Сие мудро, это то решение, на которое я мог только уповать, — быстро подойдя к графу и забрав деньги, сказал советник. — А господин фон Эшбахт может его, конечно, опротестовать через суд города Рюмикон…

— Где ты, мерзавец, служишь помощником судьи, — прорычал Волков.

— Тише, тише, друг мой, — успокаивал его граф.

А советник продолжал, как ни в чем не бывало, видно, привычен он был к подобным оскорблениям:

— Так как случай этот будет как раз в юрисдикции суда этого славного города.

Притом он улыбался кавалеру так высокомерно, что тот стал думать о величине свой руки, которая, хоть и была велика, но которой точно не хватило бы, чтобы охватить жирное горло Вальдсдорфа.

— Так и порешим, так и порешим, — примирительно говорил граф, заканчивая дело и выпроваживая советника из покоев, — ступайте, советник, ступайте. Главное, что мы решили все миром, что и впредь будем делать.

А тот улыбался и кивал графу. Прощался с ним, на Волкова даже не взглянул.

Закрыв за ним дверь граф, подошел к кавалеру и сказал:

— Видно, не знакомы вы с подлостью горцев, раз так смеете говорить с ними. Они вам это припомнят.

— Как же не знаком? Знаком. И видел я их не раз сквозь пики.

— Ах, вот как, — произнес граф, — значит, повоевали вы с ними.

— В южных войнах они главные участники, подручные королей, вечные наши враги.

— Верно, верно, но то там, здесь нам с вами нужен мир.

— Это я понимаю, мне самому не хотелось бы воевать с соседями, — произнес кавалер, — но как же нам быть с деньгами, господин граф?

— Вернете мне семьдесят пять монет по мере возможности, — отвечал ему граф, — если у вас нет, то порекомендую вам банкира.

Волков уже понял, что этим все и закончится, что плакали его денежки. Ни через какой суд он их не вернет. И мелькнула у него здесь мысль одна. Вспомнил он, что из поместья графа выехать, дорога на юг пойдет через места глухие, места безлюдные. Там овраги начинаются да кусты. И вдруг понял он, что ничего ему не стоит догнать подлеца… И мысль ему эта понравилась, захотел он узнать, так ли будет толстяк ухмыляться, когда в месте тихом его увидит. Уже загорелся он этой мыслью, когда граф, словно прочитав на лице его недоброе, произнес:

— А вас, друг мой, я без обеда не отпущу.

— Без обеда? — рассеяно спросил кавалер.

Не до обеда ему сейчас было, другие желания в нем жили, но граф взял его под локоть крепко и сказал, потянув за собой:

— Ждут нас уже, заждались, пойдемте, пойдемте.

Вырываться и отказываться было совсем невежливо, нехотя кавалер согласился. Пошел с ним.

В другой раз кавалер и рад был бы, что его пригласил сам граф, но теперь он не мог ни о чем думать, кроме как о подлеце советнике и о семидесяти пяти талерах, что ему придется вернуть графу и которые он уже никогда не отсудит обратно.

Поэтому, когда граф его представлял тем дамам и господам, что уже сидели за столом, он имен их запомнить не мог, а мог только кивать им рассеяно, да говорить всем: «Эшбахт, кавалер Фолькоф из Эшбахта».

Насколько он вспомнить потом мог, то все они были родственниками графа: дети его жены, мужья детей его и еще кто-то. Из всех единственной, кого он запомнил, была дочь графа, и лишь потому он запомнил ее имя, что посадили его рядом с ней. И звали ту девушку Элеонора Августа фон Мален.

Была она не юна отнюдь. Лет ей было двадцать шесть или двадцать семь, но голову она почти не покрывала, как незамужняя. И правильно, потому что волосы ее были чудесны. Густы, длинны и причудливо скручены под заколкой. Они были редкого цвета, цвета средины соломы золотой с жемчугом белым.

Больше в ней ничего не было привлекательного, и сначала говорила она с Волковым холодно, из вежливости только, и косилась на него и рассматривала исподтишка, а потом вдруг стала говорить ласково. Увидев, что он не взял себе одного блюда, что лакей разносил, она произнесла:

— Напрасно вы бараньими котлетами пренебрегаете, господин Эшбахт. То бараны наши, и у нас они хороши, папенька сам старых баранов не любит, оттого котлеты берут от самых молодых.

— Не премину попробовать в следующий раз, — заверил ее кавалер, хотя было ему совсем не до котлет