Сокровище Родины - Михаил Николаевич Волконский

class="p1">Он не был пьян, твёрдо стоял на ногах, но от него пахло очень сильно и, главным образом, спиртом.

Вид Корецкого показался благоприятен для панны Юзефы, и она смело подступила к нему, желая этой показной смелостью заглушить охватившую её внутреннюю дрожь.

— Ты давно здесь, в этом городе? — строго сдвигая брови, спросила она.

— Ннн-не знаю… — начал было он и сейчас же сказал, что недавно.

— Нарочно приехал, чтоб меня искать?

— Нет, Юзя, не нарочно! — взмолился Корецкий. — Я попал сюда… я попал сюда… — быстро заговорил он, видимо, приготовленные, затверженные слова, — случайно… для того, чтобы быть вместе с дочкой нашей!..

— Она тут? На сцене?.. В актрисах? — произнесла со странным наружным спокойствием панна Юзефа.

— А тебе… а вам известно уже это? — удивился Корецкий, решив по тому, как говорила с ним и как глядела на него панна Юзефа, что лучше обращаться к ней на «вы».

— У неё есть воспитатель что ли, какой-то актёр? — продолжала она.

— Козодавлев-Рощинин, панна Юзефа!

— Ну, а ты причём?

— Я при своём деле, панна!.. То есть, не то что при деле, потому что теперь я без дела…

— Да нет, я спрашиваю, причём ты относительно Маньки?

— Я вообще ннн… наблюдаю!

— Ну, вот видишь ли, — деловито и серьёзно заговорила панна Юзефа, — ты видишь, как я живу, ты знаешь, что в этом доме случилось несчастье: только что убита и похоронена дочь владетеля этого дома!

— Знаю! — вставил Корецкий, выпрямился и блеснул глазами.

Из этих слов панны Юзефы он увидел, что ей не известно о перехваченном у него векселе и о том, что подозрение может пасть на него.

— Ну, так вот, — продолжала Юзефа, — хозяин этого дома находится в страшном горе; единственно, кто его может утешить, это я; он ко мне привык, и обстоятельства могут повернуться так, что вы с дочерью можете помешать мне именно в настоящую минуту. Не надо, чтобы вы именно теперь показывались тут, а потом я сама могу выписать к себе дочь и устроить твою жизнь.

Она довольно прозрачно намекала на то, что может выйти замуж за Тропинина, но боялась сказать это прямо, потому что это была неправда, пришедшая ей сейчас в голову, для того, чтобы как-нибудь обосновать необходимость немедленного отъезда из города Корецкого и дочери.

Прежде всего ей необходимо было как можно скорее удалить их из города, где, вероятно, были люди, помнившие жену Тропинина и могущие обратить внимание на сходство с нею молодой актрисы.

— Понимаю, — сказал Корецкий, — ты хочешь, чтобы мы уехали.

— И как можно скорее.

Этого желал и сам Корецкий, он для того и пришёл к панне Юзефе.

— И я хочу того же самого! — обрадовался он. — Я хочу отнять дочь от этого актёра, но не имею на это средств.

— Средства я дам, — проговорила Юзефа. — Я дам средства, — повторила она, — с тем, чтобы вы уехали… ну, хоть в Одессу… и там ждали от меня письма! Как скоро вы можете собраться?

— Хоть сейчас!

— Сейчас? С вечерним поездом?

— О да!

Панна Юзефа говорила очень торопливо, а Корецкий — ещё торопливее её. Обоим им, по совершенно разным причинам, хотелось того же самого и потому они, сходясь в главном, не обращали внимания на логику, подробности и на строгую последовательность своих слов.

Они быстро уговорились и установили план немедленного действия.

Корецкий должен был отправиться в гостиницу и, если найдёт там Маничку одну, вызвать и вывести её к панне Юзефе, которая в закрытом наёмном экипаже должна была ждать их на перекрёстке с деньгами. Она обещала Корецкому выдать на первое время немедленно тысячу рублей.

Сама она показаться в гостинице боялась, но ей достаточно было, чтобы Корецкий вывел Маничку к ней, а там она была уверена, что сумеет разыграть подходящую сцену, одурманить девочку нежностью, слезами, всем, чего потребуют обстоятельства, рассказать ей какую-нибудь нелепую, выдуманную историю, отвезти её на поезд и отправить с мнимым отцом «хотя бы в Одессу», как сказала она Корецкому.

Корецкий, приводя в исполнение этот план, и явился у двери маничкиного номера, стучал и просил, чтоб она отворила. Он был уверен, что, как только скажет ей, что её мать ждет её тут, близко, на перекрёстке, Маня последует за ним.

XXIX

Корецкий, на своё счастье, попал в гостиницу в вечерний час, когда коридоры пустуют, и поэтому свободно мог стоять у двери и переговариваться с Маничкой.

Впрочем, на всякий случай у него был готов ответ, что он прислан из театра за артисткой Микулиной. Он так швейцару и сказал на лестнице, и тот поэтому пропустил его, несмотря на его вид оборванца. Из театра всякие могли прийти…

Расчёт Корецкого относительно Манички оказался безошибочным. Как только она отворила ему дверь, и он успел только сказать ей, что её мать ждёт её тут, на перекрёстке, она надела шляпу, схватила накидку и, не раздумывая и не рассуждая, сказала:

— Идём!

Козодавлев-Рощинин был в это время в театре. Он участвовал в двухактной комедии, шедшей для начала представления, и, как только кончилась эта пьеса, поскорее поспешил переодеться, чтобы, не теряя времени, отправиться домой в гостиницу, где именно сегодня, после прогулки на кладбище, можно было ожидать какого-нибудь неприятного посещения.

Да и предчувствие торопило его.

Но, к несчастью, его задержали в театре. Когда он, переодетый, вышёл из уборной, чтобы пройти через сцену к выходной двери, его в полутьме и тесноте кулис остановила одна из статисток, одетая в пейзанский костюм для следующей пьесы.

При взгляде на неё Козодавлев-Рощинин сразу увидел по её резко несимметричному лицу, слегка раскошенным глазам и подёргиванию рта, скривлённому на одну сторону, что это была одна из тех бедных, жалких, загнанных женщин, больных истерией, страдающих безволием и развращённых, которые часто попадались в той среде, где ему приходилось вращаться. Она была некрасива и худа, но её некрасивость и худоба были именно такие, какие нравятся современным мужчинам.

— Вы — как будто тот, который хотел хлопотать за господина Ромуальд-Костровского? — заговорила она, обращаясь к Рощинину и поводя в сторону глазами, подёрнутыми поволокой и бессмысленно бледными.

— Да, я тот, который… моя милашка! — ответил Рощинин и хотел пройти, но она удержала его.

— Погодите! Я знаю, за что была убита дочь фабриканта…

Рощинин остановился.

— Я знаю, — продолжала статистка, — куда она ездила на велосипеде.

— Куда же?

— К Минне Францовне. Она была ведьма и её за это убили. Она, как ведьма, ездила на шабаш.

— Какая ведьма?.. Какая Минна Францовна?.. Ты что-то врёшь, розанчик мой!

— Я не вру!