ты среди умирающих, или слышишь крик душевнобольного. Там и сумасшедшие сидели некоторые, например, Щедрин[248], его из Петропавловской крепости привезли больного. Затем Похитонов[249]. Щедрин просидел сумасшедшим 14 лет, Иванов[250] тоже сидел душевнобольным и больным увезли его. Словом, условия были такие, что вы чувствуете, что вы среди гробов и надо было делать над собой громадные усилия, чтобы удержаться в равновесии. Иногда бывало, что схватишь какой-нибудь предмет, напр[имер], солонку, чтобы запустить в смотрителя. Когда к вам приходят менять книгу, приносят пищу, то приходят 4 жандарма – двое посуду берут, двое за ними стоят. По инструкции, за оскорбление начальства нам полагалась смертная казнь. Хотелось залепить чем-нибудь в смотрителя и если бы была возможность, то многие из нас добились бы казни. Это кончилось тем, что Минаков[251] в виде протеста, желая, чтобы с ним покончили, ударил доктора за то, что он стал его насильно кормить. Когда доктор стал ставить клизму, он его ударил по физиономии. Его заочно судили, приговорили, если не раскается, повесить. В день его казни явился к нему комендант с бумагой и сказал: подпиши. Минаков отказался, его казнили. Мышкин[252] запустил тарелкой в смотрителя. Из этого вы видите, какое было ужасное положение. О казни Мышкина мы узнали случайно по нескольким выстрелам, по исчезновению Мышкина. Жандармы были могила. Им было запрещено с нами разговаривать. Что бы мы ни говорили, с чем бы к ним не обращались, они не смеют отвечать. Однажды к нам прислали из Петропавловской крепости старого жандарма, который еще не успел привыкнуть к нашим правилам. Как-то вечером он мне ужин принес, я его о чем-то попросил, он забылся и говорит: хорошо. Тут же схватили его за рукав, началось потом дознание и за это он просидел 4 дня в карцере. Когда потом нам разрешили говорить с нашими жандармами, они, оказалось, онемели. Так, бывало, спросишь жандарма о чем-нибудь, а он в ответ только молчит. Он и дома сидел с ребятами и молчал. Грачевский страшно тяготился жизнью, потому что в это время очень много умирало ближайших друзей, очень сильных, и крупных, и хороших друзей. Умирали частью от истощения, голода, частью от страшных условий заключения. Большей частью погибали от скоротечной чахотки, от истощения. Осмоловский[253], крепкий человек с большим характером, погиб от язвы желудка; он сильно мучился, когда доктор приходил, он страшно стонал. Игнатий Иванов тоже погиб. Кобылянский[254] тоже погиб в этих условиях. Под вопросом осталось, убили ли его, сидевшие близко слышали, что в его камере была страшная возня. И все время вы сидели под впечатлением, что что-то в соседней камере делается с вашим близким, которому вы не можете ничем помочь; вы совершенно бессильны вы начинаете стучать, вам грозят лишением книг, сидением в карцере в старой тюрьме, в Екатерининской куртине. Грачевского все это положение страшно тяготило и мучило. Такое создалось у него душевное состояние, что он уже не верил в свое будущее, чувствовал, что он теряет физические силы. Он стучал Богдановичу, что он решил покончить с собой. Тот начинает его убеждать, ободрять, но это мало действовало на Грач[евского]. И мы видим, что Богданович мало ошибся в своих расчетах. В [18]87-м г. он предсказывал в России такую катавасию, не современную, а политический переворот, коренной, он говорил, что еще 45–50 лет, больше времени в России монархия не удержится. Богданович всю ночь стучал Грачевскому, убеждал его – он был близкий его друг; но Грачевский остался при своем. Богданович утром простучал нам, что Грач[евский] хочет покончить с собой. Мы хотели стуком коллективно просить его не делать этого. Но пока мы собирались это сделать, входит к нему доктор, он дает ему пощечину, хотя он нисколько не сумасшедший. Его сразу забрали и отправили в старую тюрьму. Казалось, что должны расстрелять его; но одели цепи и держат его так один-два-три месяца (иди дня?). Наконец, цепи снимают, но его не казнят[255]. Терпение истощилось, и тут ночью, когда жандармы, по-видимому, заснули – хотя они обязаны ходить от камеры к камере, – ночью он облил керосином свой матрас и зажег его. В докладе по начальству было сказано, что он облил портянку керосином, но это не совсем точно. Он взял лампу, лампа была свободна, облил керосином матрас, зажег его и лег. Жандармы услыхали только тогда, когда гарью запахло; и он уже был почти без сознания, тогда явился Ирод с ключами. Мы не знали, что случилось, никаких сообщений со старой тюрьмой не было. Вдруг неожиданная реформа: приковывают наши лампы к стене и запирают на замок лампу с керосином. Надо вам заметить, что Грачевский все время заключения воевал и протестовал, особенно нервно реагировал на условия заключения. Я Грачевского не знал на воле. Но судя по рассказам, можно думать, что у Грачевского, как только как только он попал в Шлиссельбургск[ую] крепость зрела мысль покончить с собой. Очевидно, и при такой железной энергии не хватило терпения. Кроме того, мне казалось, что на психику Грачевского сильно повлияли аресты, о которых рассказывал Ал[ександр] Вас[ильевич] Прибылев[256]. Он в высшей степени чуткий, мож[ет] быть, он чувствовал, что от его неосторожности много произошло арестов. Если вы помните, когда производился осмотр лавки Кобозева на Садовой ул., потом к этому делу привлекли некого майора, с которым Грачевский завел знакомство. Затем этого майора послали в ссылку. Грач[евский] заявил, что тот никакого отношения к делу не имел, но того сослали. Грач[евский] вообще везде заводил связи. Я думаю, что такое чуткое отношение Грачевского, который всегда готов был все брать на себя, сыграло немалую роль в его последнем решении.
Источник: ГМПИР. Ф. II. Д. 13954. Л. 1–5.
Дипломатия и разведка: правда и вымыслы
Платошкин Николай Николаевич,
российский историк, дипломат
Недоверчивая дружба: отношение западных разведок к СССР в 1939–1941 гг.
Аннотация. В статье на основе богатого исторического материала раскрывается история взаимодействия западных разведок с советским государством – с момента его зарождения и вплоть до начала второй мировой и Великой Отечественной войн. Автор убедительно показывает, что несмотря на все дипломатические усилия советского руководства, начиная с Гражданской войны и военной интервенции, избежать острой конфронтации и противопоставить бесконечным интригам западных разведок и спецслужб честную открытую дипломатию, всякий раз эти усилия оборачивались новыми кризисами в отношениях сторон. Причем,
