Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

и рулон брезента. Полугодовой труп вряд ли приятен на вид и запах.

– Где-то тут… – обшариваю фонариком кусты. – Чёрт! В темноте путаюсь. Попробуй у тех двух сосен.

Ничего не подозревающий Маер бодро выкапывает полуметровую яму.

– Корни деревьев, герр гауптштурмфюрер. Здесь точно никто не рыл.

Он слышит щелчок взводимого курка и выпрямляется. Направляю электрический луч ему в лицо.

– Копай, Гюнтер. Здесь тебе лежать.

Он на секунду цепенеет, потом тихо ругается. Не на меня, на жизнь, что вот-вот оборвётся безо всякого смысла.

– Ничего личного, шеф? Приказ?

– Да.

Он возобновляет свой скорбный труд во глубину… Впрочем, русская классика ему вряд ли знакома. Постепенно гнев Дюбеля персонифицируется на мне.

– Конечно. Уничтожаете осведомлённых о делах СД. Не думаете, шеф, что сами на очереди?

– Такая служба. Никому не дано жить вечно.

Минут десять продолжается молчание. Слышно только шуршание лопаты и сопение.

– Ждёте, Валленштайн, что выдерну пистолет? Тем облегчу выстрел. Не ждите.

Дело ясное, он что-то затевает. После айнзацкоманды никто из нас не дрогнет, спуская курок, помощь не нужна. На всякий пожарный отступаю на шаг, и следующая лопата земли летит мне в лицо!

Прыгаю в сторону и жму спуск одновременно. Расчёт у Маера правильный, но промахнуться с пяти метров трудно. Он успевает выхватить ствол, когда всаживаю в него ещё две пули. На четвёртом патроне «наган» даёт осечку.

Мой компаньон в сомнительных делах сползает на дно неглубокой ямы. Щёлкаю барабаном и добавляю контрольный в лоб. Советский револьвер, память о командировке в Украину, падает на тело. Не тот человек, что стоит жалеть. Но всё равно тошно. Забираю его удостоверение и «Вальтер-П38».

Через двое суток вынужден заявить об исчезновении. Ещё через день повторяется прошлогодний кошмар: офицер и два штуце, меня тащат во внутреннюю тюрьму с подчёркнутой грубостью. Гестаповец начинает допрос зверским ударом в челюсть.

Выпрямляюсь очень медленно. Рот наполнился кровью. И неожиданно изнутри накатывает. Что себе позволяешь, гнида? Какой-то оберштурмфюрер, не предъявив обвинения, вообще ни словом не удостоив, распускает руки в отношении старшего по званию… Даже если труп Маера нашли и подозревают меня, а «дядюшкино» покровительство обернулось пшиком, это не причина начинать интенсивный допрос офицера СД, отбросив приличия. Значит, что-то другое. Если провал, нужно выбраться из здания любой ценой. Любой! Здоровье белобрысого рослого парня, приготовившего следующую оплеуху, совсем не большая цена.

Гестаповцы готовы, что арестант начнёт упираться, закрываться, даже пробовать ударить в ответ. Надо что-то неожиданное. Снимаю с себя форменный галстук и резко бросаю ему в лицо, только после этого наношу ему первый удар – сапогом в голень, провожу короткую серию руками в голову и корпус. В памяти всплывает транзитная камера казанской тюрьмы, передо мной бычара килограмм на сто двадцать, зэки скандируют «Волга!» Как и в тот раз, не останавливаюсь, когда противник падает, добиваю ногами, ломаю нос. Он выгибается дугой и затихает. Надеюсь, живой.

Привожу себя в порядок. В голове сформировался отчаянный план. Цепляю ремень, портупею и кобуру оберштурмфюрера. Мои изъяты. В его внутреннем кармане нахожу своё удостоверение, но забираю аусвайс гестаповца. Теперь надежда на наглость и очень приблизительное сходство – оба длинные и светлые, в форме СС. На этом оно заканчивается.

– Дежурный! Клиент не выдержал. Нужен врач.

Протискиваюсь мимо сотрудников тюрьмы. Пусть у них сработает стереотип: избитый на полу считается арестантом, а заботящийся о его здоровье – переусердствовавшим следователем. До выхода из здания стараюсь не переходить на бег. Заодно молюсь, чтобы левая сторона физиономии медленнее наливалась синевой.

В служебный кабинет отправляться нельзя, домой – тем более. Где-то у ретивых парней из гестапо остались ключи от машины. Поправляю на голове чужую фуражку, она великовата на размер. Если идти куда-то, то в место, для моих преследователей неожиданное. Например, кафе на Кранцераллее, где часто мелькают сотрудники РСХА. И откуда можно позвонить. Повезло, поддельный родственник у себя.

– Фон Валленштайн? Да, это я. Парни из соседнего управления решили поговорить со мной. Невежливо. Пришлось уйти, тоже невежливо.

– Вольдемар… – его голос полон изумления. – Мне только что позвонили из госпиталя. Ты доставлен к ним с тяжёлой травмой головы, зверски изуродованным лицом.

– Проблемы со здоровьем как раз у собеседника.

Телефонные звонки через коммутаторы правительственных служб прослушиваются. Граф понимает риск и отвечает аккуратно.

– Вы интересуете их в связи с арестом Шелленберга. Рекомендую прийти в гестапо добровольно. Или, по крайней мере, набрать меня через пару часов.

Кладу трубку ватной рукой. Оказывается, беспокойство по поводу моего мёртвого водителя – просто семечки. Если взят Шелленберг, по РСХА гуляет буря, и я – лишь маленькая песчинка на ветру, от мнения и действий которой ничего не зависит. Это даже не провал, много хуже. Пока следователь из гестапо не очнулся, нужно уносить ноги.

Чётким шагом топаю по Саарландштрассе на север. Уверенный в себе эсэсовец в великоватой фуражке. В кармане – ни марки, ни талонов на еду. Я отобрал у гестаповца «Люгер», но деньги не взял, чистоплюй.

Дома есть накопления, но соваться туда – безумие. В пригороде прикопаны резервы с командировок, в том числе украинско-еврейское золото. Однако до него ещё нужно добраться. Как удрать из Берлина? Разве что заняться банальным грабежом, используя форму и пистолет. Понемногу начинаю впадать в панику. Хладнокровная часть души неумолимо отсчитывает минуты, пока во всех городских подразделениях гестапо и Крипо не зазвонят телефоны с приказом задержать молодого человека с приметами истинного арийца. Моя узнаваемая рожица украсит карман каждого полицая и сознательного активиста НСДАП. Через полсуток фотографии и ориентировки попадут в ближайшие города. Капут!

«Дядюшка» Вальтер. Если позвонить вторично и он назначит конспиративную встречу, то выберет, скорее всего, окрестности ипподрома или Тиргартен. Идти к нему нельзя. «Родственник» не пожелает, чтоб я снова попал во внутреннюю тюрьму, где проболтаюсь о его планах в отношении фюрера. Позаботится о моём молчании, надёжном, как могила. В общем, это тупик.

Элен? Конечно, ею займутся, но не сразу, сначала возьмут меня. Тем более – из положения загнанной крысы ничем ей не помогу. Что делать самому?!

Глаза постоянно скашиваю налево, к проезжей части. Вздрагиваю, когда мимо проносятся машины. Вот-вот пара из них затормозит рядом, хлопнут двери, меня окружат люди в штатском и в чёрной форме. Останется выругаться на всех известных языках, выхватить «Люгер» и палить, пока не кончатся патроны в магазине. И в запасном тоже, последний для себя…

– Что с вами, фрау? – восклицает старческий голос.

Женщина лет пятидесяти в немодном длинном платье тёмных тонов бессильно сползает на мостовую около почтового отделения. В руке сжат мятый конверт. Рядом топчется дама лет на двадцать старше, кроме бестолковых вопросов ни на что не способная. Я же вижу в этом странный шанс улизнуть из центра Берлина.

– Мой сын… Гейнц… Он ранен!

Для мамы Гейнца Гудериана она слишком молода. Решительно направляю стопы к пострадавшей.

– Я могу вам помочь? Вы далеко живёте? – хватаю её лапку в тёмной кружевной перчатке и возвращаю в вертикальное положение. – У нас замечательная медицина, фрау. Я уверен, делается всё возможное для его выздоровления.

Она называет адрес, находящийся, о радость, на выезде из города в сторону Рюденсдорфа. Какой же чин СС откажет в содействии матери раненого фронтовика! Властным взмахом руки останавливаю крохотный «Фиат». За рулём скукожился столь же мелкий солдат, а машина