Иван Дроздов - Морской дьявол

— Так что же мне делать?

— А ничего не делать. И замуж за него выходить не торопись. Скажи, что время тебе нужно, чтобы узнать его получше.

Полина обвела взглядом картины на стенах, мебель. Заговорила бодро:

— Ладно! Ты–то ни в чем не виновата. И если уж выпал такой подарок…

Положила руку на плечо Дарьи, заключила:

— Позовем твоего дядю. Нельзя такие дела без совета с ним решать.

Дарья согласно кивнула. И Полина позвонила Курицыну. Тот через полчаса приехал. По–хозяйски обошел квартиру, подолгу разглядывал картины, напольные и настольные вазы, ощупал обивку диванов, кресел и, остановившись посреди комнаты, уставился на Дарью.

— И что же — пойдешь за Марголиса замуж или как?

Дарья пожала плечами.

— Значит, пойдешь. Девичье сердце податливо. Вашего брата помани пальцем…

— Ну уж! — возразила Полина. — За всех–то не расписывайтесь. Дарья — девица самостоятельная: любит, так и пойдет, а если ангел над ее головой не пролетел, так уж и никакой квартирой ее не заманишь.

— Квартира тут ни при чем, она Марголису не принадлежала. Таких квартир у него в Питере четыре, да в Москве две, и в Киеве две. На берегу Ладоги вилла и там прогулочная яхта, — и много еще чего у него есть, но все это он у нас украл, у рабочих Северного завода. В банке–то нашем триста миллионов долларов лежали, а зарплату рабочим восемь лет не выдавали — все это Марголису в карман попало. Он потому и трясет миллионами, в недвижимость торопится их вложить. Они, евреи, понимают, что такое деньги; сегодня они есть, а завтра залезет на трон Гайдар слюнявый и все их баксы в бумажки обратит. Будем считать, не он, Марголис, квартиру тебе подарил, а я. Наша она, квартира эта, заводская. Но ты мне документы на нее покажи. Нет ли там подвоха какого?

— Документы в порядке, — сказала Полина, — у меня они.

— Хорошо. Ключи давайте!

Дарья подала ему ключи.

— Ну, вот. А теперь поедемте на работу.

И, закрывая на все замки квартиру, сказал Дарье:

— Жить у меня будешь. И без моего ведома шагу не сделаешь.

И уже в машине продолжал:

— Уж очень ты для мужиков привлекательна. Мать–природа много соблазнов в тебя вложила. Раньше таких–то куколок в большой строгости держали, а чуть что, отец вожжами охаживал. Капканы для вас на каждом шагу расставлены. Так–то, милая. Я тебя и на дискотеку пускать не буду. Там теперь ядовитым пивом глупых девок опаивают, на иглу сажают. Демократы для русского народа геноцид наладили. Хищная англичанка Маргарет Тэтчер извести нас за десять лет надумала, а мы ей «Гогу — Магогу» под нос сунем. Вам, русским женщинам, назло всем врагам рождаемость поднимать надо. По восемь–десять человек рожать. И не каких–нибудь ублюдков, а породистых славян, такими вот, как я чтобы были: рослые, могучие, и — умные.

И Курицын при этих словах расхохотался. Смеялись и женщины. Обе они с восторгом и тайной завистью смотрели на этого веселого и доброго богатыря; и глаза его серые, смешливые губительно палили их души, сладким томлением наполняли сердца. Давно и безнадежно он нравился Полине, что до Дарьи, то она хотя и боялась даже себе признаться в этом, но тянулась к Тимофею во всю силу какой–то неосознанной шальной страсти. И сейчас, когда он забрал у нее ключи и положил себе в карман, совсем не огорчилась, а даже обрадовалась, веря, что если и в новой квартире ей жить придется, то и там она будет рядом с Тимофеем.

Вечером женщины соорудили ужин, и они сидели за круглым столом и сердечно, откровенно обсуждали самые важные для них проблемы. Полина рассказала о письмах мужа, которые тот слал из Америки; он там с оркестром уж второй месяц был на гастролях; маме ее сделали операцию, и она ходит без палочки, — не перестает благодарить Тимофея, давшего деньги на лечение. Дарья рассказала о последней встрече с мамой, когда отдала ей половину зарплаты, деньги тут же у мамы отняли два дружка и побежали в магазин за водкой. Мама плакала и просила у дочери прощения, обещала бросить пить… А теперь вот ее нет.

Дарья неожиданно, вдруг ни с того ни с сего, сказала:

— А Юра Марголис не еврей. Это у него фамилия такая, нелюдская.

И Курицын, и Полина устремили на нее тревожный взгляд; оба они вдруг поняли, что в головку юной девицы заползла нешуточная мысль: а почему бы и не выйти за Юрочку замуж? Банкир, все–таки. Такие–то женишки на дороге не валяются.

Тимофей посуровел; знал природу женщин: если уж девке влетела мысль, то ее из башки молотком не выбьешь. Был бы он хоть отец родной, попытался бы удержать, а так–то, какая у него власть над ней?

Сосредоточенно ел, думал о судьбе Дарьи, знал он по многим примерам, что брак между русским и евреем редко бывает прочным, а если и живут долго, то радости такой союз не приносит. Не однажды женщина, знакомая с юности и вышедшая замуж за еврея, ему говорила: «Знать бы мне, какие мы разные, никогда бы не пошла за него замуж».

Поразмыслив, и так думал: «Мне–то, конечно, да и всему заводу нашему неплохо иметь под боком у банкира своего человека. Власть демократов, как он был уверен, еще много лет проскачет на спине русского народа. Россия–матушка велика, народ разбросан по лесам и весям — пока–то он разглядит противника и зачнет его ковырять чем попадя, а жить надо, и завод на ноги ставить, и деньги регулярно людям платить… Пусть бы сыграла для нас роль русской Эсфири — девка–то вон как хороша! Но вот каких деток нарожает.

Со свойственной прямотой сказал:

— А деток каких плодить станешь? Полтинничками их зовут, полукровками, а простой русский люд ублюдками их окрестил. Ни веры им, ни уважения. Сейчас–то не ведаешь, что это такое, а вот когда сынишка твой или доченька достигнет возраста пяти или шести лет, придет к тебе с улицы и скажет: «Мамочка, а почему если ты еврей, то это плохо?» — «Кто тебе сказал такое?» — «А ребята во дворе говорят. Показывают пальцем и дразнятся». Вот тогда ты и задумаешься: а почему это народ наш, и даже дети малые евреев не любят?.. И вспомнишь всех, кто деньги у нас украл, жизнь красивую советскую порушил. Это ведь сейчас нам с телеэкрана лапшу на уши вешают о жизни «ужасной» до перестройки, а мы–то эту жизнь помним. Тогда за квартиру двадцатую часть зарплаты платили, а теперь четвертую долю отдай. Держава–то наша на первое место в мире выходила — вот какая жизнь была!.. А ныне на уровень африканской страны скатились. Однако и то верно: вражин своих мы в лицо увидели, знаем, кто нас во все времена узит. И не только мы прозрели; теперь книги на многих языках печатают, конкретных виновников называют: кто да почему империю Русскую развалил. И ты в ту компанию попадешь, в лагере противника окажешься. Вот о чем тебе подумать надо.