Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро

В 1980-м году, еще до обострения болезни, он женился на молодой работнице Тяньцзиньской ковровой фабрики Ван Руиси. В следующем году у них родилась дочь Ина, первая идеограмма[27]ее имени означает «Италия».

Арманд мечтал увидеть страну своего второго родного языка, но болезнь не позволила ему осуществить это желание. Он ушел из жизни в возрасте 54 лет осенью 1990 года.

В 1966-м году, в свои тридцать лет, предчувствуя тяжелые испытания, которые выпадут на его долю, он написал свое последнее стихотворение на итальянском языке, завершающееся словами:

«Здесь я останавливаюсь и в последний раз прощаюсь с юностью».

Он, конечно, и представить себе не мог, какое страшное пророчество заключено в этих простых строках. А может, и мог, ведь это привилегия поэтов.

Для меня период переписки с Армандом Су до его заключения в тюрьму был периодом окончательного «открытия» Китая. Я готовил университетскую диссертацию о китайской революции, с головой погружаясь в изучение ее истории и цивилизации; исследования завораживали меня, и я понял, что это станет областью моих научных интересов на всю оставшуюся жизнь.

В попытке приблизиться к Китаю, я отправился в авантюрное путешествие, длиной в несколько месяцев, на грузовом судне, которое останавливалось в различных азиатских портах, но не следовало дальше Индии. Этот необычный опыт окончательно определил мое призвание журналиста, уже прочно укоренившееся в моей душе. Выбор, который, как теперь ясно, был предначертан моей судьбой и характером. Ничто не происходит случайно, и жажда знаний сопровождает нас всю жизнь, утолить ее может лишь смерть. Да и то, возможно, не до конца.

С 1958 года итальянские (и западные в целом) газеты начали плотную антикитайскую кампанию, опасаясь скорого «вторжения» народной армии на остров Тайвань. Спор вокруг островов Куэмой и Мацу, гарнизоны которых держат националисты Чан Кайши[28], достигает максимального напряжения в августе. Китай внезапно «попадает в новости». И это пугает.

Моя коллекция газетных вырезок растет, и к концу лета я заполняю ими целый альбом. Вот некоторые заголовки тех статей, встревоживших западный мир: «За 7 дней сто тысяч пушечных выстрелов», «Нападет ли Мао в полнолуние?», «Чан призывает эвакуировать Тайбэй», «Тревога на Дальнем Востоке», «Воздушный бой в небе Квемоя», «Мао: не трогайте нас, иначе будет война», «Американские самолеты над Китаем», «Чан хочет бомбить Китай».

И вдруг напряжение исчезает, как туман, Вашингтон отступает, госсекретарь Джон Фостер Даллес заявляет о готовности встретиться с Чжоу Эньлаем, заключается перемирие.

Новость от 2-го октября – занимательный репортаж о Мао, который «пишет стихи и разбрасывает их». Затем чиновники собирают листы бумаги, разглаживают их и аккуратно хранят. После пятидесяти дней воинственных репортажей внимание к этой теме внезапно угасает. Колебания новостей о Китае характерны для 1960-х годов, и я научился не придавать большого значения сообщениям, поступающим почти исключительно от американских агентств, с изрядной долей враждебности, а вернее сказать – ненависти по отношению к Китаю.

Это были годы «великой тьмы», освещенные для меня общением с Армандом Су. Апокалиптические прогнозы, регулярно озвучиваемые прессой, я чередовал со сладостным чтением китайской пропаганды: журналы, которые прислало мне посольство в Берне, были инструментами чистой пропаганды. Бравурные истории, рассказанные и проиллюстрированные в них, были настолько категоричны, что вызывали только улыбку. Однако за журналистской суетой, за напускной наивностью авторов скрывалось горячее желание рассказать о социальных улучшениях, о «кампаниях по исправлению», направленных на решение гигантских проблем, порожденных экономической отсталостью, и стремление показать рождение нового человека.

Такая откровенная риторика нуждалась в щедрых, сочувствующих читателях, способных понять драматизм исторической ситуации, в которой возник этот «новый Китай». Для меня особенно интересными были фотографии, представляющие собой необычное и настоящее окно в ту необъятную страну, которая переживает трансформацию. Люди были изображены такими, какие они есть – простыми и бедными, как и их тяжелая жизнь в деревнях и на фабриках, примитивная урбанизация, усилия по восстановлению территории, опустошенной веками наводнений и превращения в пустыню, и при этом – неизменная политическая иконография с Великим Кормчим[29] в центре. Явная пропаганда, которая меня устраивала, поскольку позволяла заглянуть в некоторые фрагменты неизведанного.

Мы, живущие по эту сторону мира, ничего не знали о Китае тех лет. Мао несколько раз хоронили заживо, единственные новости поступали от миссионеров, недавно изгнанных и ненадолго вернувшихся, чтобы попрощаться с семьями перед отъездом на новое место. Их рассказы по понятным причинам были враждебны новому коммунистическому режиму, который выдворил их после вынужденных «признаний» в шпионаже. Никто не поведал нам о том, что произошло на самом деле: о революции[30], японском вторжении[31], гражданской войне, трагедии разоренной Страны.

Миф о Шелковом пути

От моего дома до Пекина – 7892 километра по воздуху, а по суше – более 15 000. В моем детстве это расстояние казалось непреодолимым, но желание пройти его было велико.

Мой первый полет весной 1976 года в основном следовал по Шелковому пути. Тогда маршрут из Парижа в Пекин, пролегая через Альпы и Адриатическое море, идеально повторял древний путь, пересекая Албанию, Армению, Персию, Белуджистан и, после остановки в Карачи, поднимаясь вверх по Инду и через Гималаи, вновь шел древними караванными путями между Кашгаром и Урумчи, пролетая над Синьцзяном, Ганьсу, Нинся, Шаньси.

С высоты я любовался широкими рукавами Желтой реки[32], а когда увидел змеевидную Великую стену, почувствовал, как сердце заколотилось от уверенности, что моя мечта побывать в Китае сбывается. Еще несколько часов – и я ступлю на «землю обетованную», на планету, где до сих пор лишь немногим иностранцам выпадала честь побывать.

В моей душе бушевали эмоции, пока я парил в небе, которое скоро потемнеет с наступлением ночи, уже предвкушая необъятную землю, по которой мне, как и Марко Поло семью веками ранее, предстояло пройти.

Миф о Шелковом пути пленил меня до глубины души, он стал целью, к которой я стремился любой ценой. Это был великий миф о пространстве и времени. Пространство, над которым я пролетел бы со скоростью самолета, немыслимой для темпа движения караванов семь веков назад; время, вместившее в себя века, начиная с эпохи Римской империи, правления Цинь Шихуанди[33], первого императора Китая, и до империй Хань[34] и Тан[35], для которых Шелковый путь был