Роберт Стивенсон - Берег Фалеза

Так было утром, но время шло, а ни одна душа не заглянула в мою лавку. Зная обычаи туземцев других островов, я нашел это по меньшей мере странным. В свое время кое-кто посмеивался над нашей фирмой с ее красивыми факториями и над лавкой в селении Фалеза в особенности: вся копра со всего острова не окупит ваших затрат и за пятьдесят лет — такие шли разговоры, но я считал, что они далеко хватили. Однако вот уже перевалило за полдень, а покупателей все нет как нет, и мне, признаться, стало не по себе, и часа в три я отправился побродить. На лугу мне повстречался белый человек в сутане; впрочем, я и по лицу сразу распознал в нем католического священника. С виду это был довольно симпатичный, добродушный старикан, уже порядком седой и такой грязный, что, кажется, заверни его в бумагу, он бы так на ней весь и отпечатался.

— Добрый день, сэр, — сказал я ему.

Он словоохотливо ответил мне что-то на туземном наречии.

— Вы не говорите по-английски? — спросил я.

— Только по-французски, — сказал он.

— Жаль, — сказал я, — но, увы, это не по моей части.

Он попробовал все же объясниться со мной по-французски, но затем вернулся к туземному языку, решив, что так, пожалуй, будет больше проку. Я заметил, что он не просто так хочет со мной побалакать, а вроде бы пытается мне кое-что рассказать. Я с интересом прислушался к нему и уловил имена Эдемса, Кейза и Рэндолла; особенно часто повторялось имя Рэндолла и какое-то слово, похожее на «отраву» или что-то в этом духе; кроме того, старик настойчиво повторял еще одно туземное слово. Возвращаясь домой, я все твердил его про себя.

— Что это значит, «фусси-окки»? — спросил я Юму, стараясь как можно точнее выговорить это туземное слово.

— Сделать мертвым, — сказала она.

— Что за чертовщина! — сказал я. — Ты когда-нибудь слыхала о том, чтобы Кейз отравил Джони Эдемса?

— Так это каждый, каждый знать, — — сказала Юма с оттенком презрения в голосе. — Он дать ему белый порошок — скверный белый порошок. Кейз и сейчас иметь такой порошок. Кейз угощать тебя джин, ты не пить.

Разговоры в таком духе я слышал почти на всех островах, и всегда-то в них присутствовал белый порошок, отчего я совсем перестал им верить. Все же я отправился к Рэндоллу — поглядеть, нельзя ли разведать чего-нибудь там, и увидел Кейза; стоя на пороге, он чистил ружье.

— Хорошая тут охота? — спросил я.

— Первый сорт, — сказал он. — В зарослях полно птиц. Вот если бы еще копры было не меньше, — добавил он, как показалось мне, не без задней мысли,

— но ничего не поделаешь.

Я видел, что в лавке у них Черный Джек обслуживает какого-то покупателя.

— Но торговля у вас тем не менее идет, как я погляжу, — заметил я.

— Первый покупатель за последние три недели, — сказал Кейз.

— Толкуйте, быть того не может! — сказал я. — За три недели? Ну и ну!

— Если вы мне не верите, — воскликнул он как-то уж очень горячо, — подите на склад, где мы держим копру, сами убедитесь! Он наполовину пуст, будь я трижды проклят.

— Это ничего не доказывает, — сказал я. — Я же не знаю, может, вчера он был и вовсе пуст.

— Что верно, то верно, — сказал он с усмешкой.

— Между прочим, — сказал я, — что за человек этот патер? Вроде добродушный такой.

Тут Кейз громко расхохотался.

— Вот оно что! — сказал он. — Теперь я понимаю, что вас зацепило. Галюше поймал вас на свою удочку.

Священника все в поселке звали отец Галоша, но Кейз всегда называл его на французский манер — он и этим старался показать, что, дескать, Кейз не чета другим.

— Да, я видел его, — сказал я, — и понял, что он не слишком высокого мнения о вашем капитане Рэндолле.

— Нет, не слишком, — сказал Кейз. — А все из-за этой передряги с беднягой Эдемсом. В тот день, когда он лежал на смертном одре, около него был молодой Бэнком. Вы знаете Бэнкома?

Я сказал, что нет, не знаю.

— Он лекаришка! — усмехнулся Кейз. — Ну так вот, Банком вбил себе в голову, что так как здесь нет других священников, если не считать канаков, то мы должны пригласить отца Галюше, чтобы старик Эдемс мог исповедаться и причаститься. Мне, конечно, как вы понимаете, было наплевать, но я сказал, что, по-моему, надо прежде спросить самого Эдемса. Он все время нес какую-то чепуху насчет того, что ему подмочили копру. «Послушай, — сказал я, — ты серьезно болен, позвать к тебе Галошу?» Тут он приподнялся на локте. «Давайте его сюда! — говорит. — Давайте сюда, не подыхать же мне, как собаке!» Говорил он довольно разумно, хотя и кричал, точно был вне себя. Короче, нам ничего другого не оставалось, как пойти и попросить Галюше прийти. Ну, ясное дело, он всегда готов, не успели мы слова молвить, как он уже натянул на себя свою грязную сутану. Но мы-то все это сделали, не посоветовавшись с папашей Рэндоллом. А папаша у нас самый что ни на есть строгий баптист и никаких патеров не признает начисто. Так он возьми и запри дверь. Тогда Банком сказал ему, что он фанатик и изувер, и я думал, что его хватит удар. «Фанатик! — как заорет он. — Я фанатик? Почему я должен выслушивать такое от этого наглеца?» И бросился на Бэнкома, а мне пришлось их разнимать, а тут еще этот Эдемс опять как полоумный понес какую-то околесицу про копру. Ну, прямо как в театре, и я думал, что просто помру со смеху, как вдруг Эдемс ни с того ни с сего садится на постели, прижимает руки к груди, и его начинает корчить. Да, он тяжело умирал, очень тяжело, наш Джон Эдемс, — сказал Кейз, и лицо у него вдруг стало хмурое.

— А патер что? — спросил я.

— Патер? — повторил Кейз. — Ну, патер дубасил что было мочи в дверь, хотел ее выломать, сзывал туземцев на подмогу и вопил, что там, дескать, за этой дверью, душа, которую он должен спасти. В общем, молол всякий вздор. Ужас как бесновался, совсем не в себе был наш отец Галоша. А еще бы! Джонни отдал концы и ускользнул у него прямо из-под рук — он так ничего и не успел над ним проделать. Вскоре после этой истории папаша Рэндолл услыхал, что патер читает молитвы на могиле Джонни. Наш папаша был сильно под хмельком, схватил дубинку и махнул прямо на погост: видит, Галюше стоит на коленях, а вокруг туземцы глазеют на него, разинув рты. Казалось бы, папаше ни до чего, кроме как до выпивки, дела нет, однако он там с патером так схлестнулся, что они два часа честили друг друга на все корки, и лишь только Галюше делал попытку опуститься на колени, папаша бросался на него с дубинкой. Сколько живу на этом острове, никогда не видел ничего забавнее. Кончилось дело тем, что капитана Рэндолла хватил не то удар, не то припадок, и патер вышел-таки из этой схватки победителем. Однако он был зол как черт и пожаловался местным вождям на то, что тут, дескать, совершено оскорбление действием, как он выразился. Толку ему от этого было мало, потому как здесь все вожди — протестанты, да и он уже успел им порядком надоесть из-за барабана для школы, и они были рады случаю посчитаться с ним. С тех пор он клянется и божится, что старик Рэндолл отравил Эдемса или так или иначе его прикончил, и при встречах они щерятся друг на друга, как два бабуина.