Искусство частной жизни. Век Людовика XIV - Мария Сергеевна Неклюдова

вернуться ко двору, но она пользуется им весьма умеренно, предпочитая путешествовать по своим владениям, лишь изредка заглядывая в Париж.

Летом 1657 г. Мадмуазель посетила Шампиньи (Пуату), где ее принимали герцог и герцогиня де Ла Тремуй. Их невестка, Амелия фон Гессен-Кассель, принцесса Тарентская (1625–1693), недавно возвратилась из Гааги, куда ездила повидаться с мужем, Анри-Шарлем де Ла Тремуй, принцем Тальмонским и Тарентским (1620–1672). Один из ближайших соратников принца де Конде, он вместе с ним перешел на службу к испанской короне и командовал войсками у северных рубежей Франции. Только заключение Пиренейского мира (в 1659 г.) позволило кардиналу Мазарини избавиться от последних напоминаний о Фронде и вернуло мятежных принцев под власть Людовика XIV. Но летом 1657 г. Мадмуазель, горячо сочувствовавшей и восхищавшейся Конде, было о чем расспросить принцессу Тарентскую. Во время этих бесед та рассказала и о новой моде на словесные портреты, бытовавшей тогда в Голландии. В 1656 г. в Гааге принцесса Тарентская и ее золовка, Мари-Шарлотт, мадмуазель де Ла Тремуй, составили свои автопортреты, которые сразу же были напечатаны. На Мадмуазель особенно сильное впечатление произвел автопортрет принцессы Тарентской. Взяв его за образец, она набросала свой собственный, а затем принялась описывать окружающих. Всего из-под ее пера вышло шестнадцать портретов. Мода быстро распространилась по парижским и провинциальным салонам. К началу 1659 г., когда Мадмуазель решила собрать лучшие из ходивших по рукам портретов, ей, безусловно, было из чего выбирать. В издание, составленное по ее пожеланию Сегре и Даниелем Юэ, их вошло около шести десятков.

Словесный портрет – в том виде, в каком с ним столкнулась Мадмуазель, – обладал отчетливой структурой. В начале шла преамбула, объяснявшая намерения автора, затем описание внешности портретируемого, его светских качеств, достоинств и недостатков, склонности к галантности и к благочестию. Концовка порой возвращала к преамбуле, но чаще тяготела к парадоксу. Как легко заметить, в автопортрете Мадмуазель в точности следовала этой схеме. Ее самоописание открывает противопоставление «природы» и «искусства», само по себе не оригинальное, но под пером внучки Генриха IV приобретающее внезапно личный оттенок. Ее «природа» – это порода, благодаря которой она вознесена выше всякого искусства. Не случайно, что в «Мемуарах» Мадмуазель неоднократно подчеркивает естественность и спонтанность своего поведения (вплоть до прямого нарушения этикета). Этот отказ от искусственности и притворства – не столько индивидуальный выбор, сколько долг перед собственной кровью, которая диктует ей образ действий. Вплоть до того, что Мадмуазель всерьез задумывается, в какой степени ее гневливость обусловлена дурной наследственностью со стороны Медичи. Ей остается только надеяться, что кровь добродушных Бурбонов должна возобладать над влиянием этих коварных отравителей.

Автопортрет Мадмуазель сперва вошел в издание «Различных портретов» Сегре и Юэ, в 1659 г. отпечатанное в городе Кан в столь малом количестве экземпляров, что уже современники путались, было ли их шестьдесят или тридцать. Вслед за этим его дополнили и перепечатали парижские издатели Серси и Барбье под названием «Собрание портретов и похвальных слов в стихах и в прозе, посвященных Ее Королевскому Высочеству Мадмуазель» (1659). Судя по всему, сборник имел успех, поскольку несколько месяцев спустя его снова переиздали все те же Серси и Барбье. В 1663 г. уже один Серси еще раз пополнил его состав (в частности, знаменитым автопортретом Ларошфуко) и перепечатал в виде двухтомника.

Портрет Мадмуазель, ею самой составленный[188]

Раз вы желаете, чтобы я нарисовала собственный портрет, постараюсь сделать это как можно лучше. Мне хотелось бы, чтобы природа во мне превосходила искусство, ибо мне хорошо известно, что последним я не владею и не могу исправить свои недостатки; но правдивость и искренность, с которой я поведаю обо всем, что во мне есть хорошего и дурного, без сомнения, заставит моих добрых друзей меня извинить. Я не прошу о снисхождении, ибо сама не люблю его выказывать, мне милей насмешки; они обычно объясняются завистью и редко бывают обращены против людей ничтожных достоинств.

Начну co своей внешности. Я высока ростом, ни толста и ни худа, сложения хорошего и легкого. У меня приятное лицо, неплохая шея, некрасивые плечи и руки, но хорошая кожа. Нога прямая, точеная, волосы светлые, пепельного оттенка, лицо удлиненное, но красивого абриса, зубы не хороши, но и не ужасны, глаза голубые, не большие и не маленькие, но блестящие, нежные и гордые, как и выражение лица. Вид у меня горделивый, но не надменный. Я любезна и проста, но так, чтобы вызывать почтение, а не заставлять о нем забывать. Я небрежна в одежде, но эта небрежность никогда не доходит до неряшливости, неряшливость мне противна, я люблю пристойность, и небрежен наряд или нет, все на мне прилично; конечно, меня красят наряды, но и небрежность меня портит меньше других, ибо не льстя себе скажу, что я скорее лишаю украшения красоты, нежели они меня красят. Я много говорю, не произнося ни глупостей, ни дурных слов. Я никогда не болтаю о том, чего не понимаю, как это бывает свойственно разговорчивым людям, которые слишком полагаются на себя и презирают других. Есть некоторые темы, на которых меня легко поймать: они касаются связей между вещами, в которых я немного понимаю и принимаю участие; и хотя другие могут быть вовлечены в них более меня, и хотя, заведя об этом разговор, я отзываюсь о них хорошо, может показаться, что мне приятней слушать, как говорят обо мне, и что я скорее стремлюсь получать похвалы, нежели их раздавать. Мне кажется, это единственное во мне, что может вызывать насмешки. Я вполне способна претендовать на многое, но претендую лишь на то, чтобы быть хорошим другом и сохранять верность друзьям, когда мне посчастливится найти людей достойных, чей нрав согласен с моим; ибо мне не пристало страдать от чужого непостоянства. Я умею хранить тайны, и ничто не сравнится с моей преданностью и уважением к друзьям; поэтому я хочу, чтобы мне отвечали тем же, и ничто меня так не завоевывает, как доверие, ибо оно – знак уважения, в высший степени чувствительный для тех, у кого есть сердце и честь. Я дурной враг, ибо гневна и вспыльчива, что, помня о моем происхождении, должно повергать в трепет моих врагов; но душа моя благородна и добра. Я не способна на низкие и черные поступки; мне более свойственно прощать, чем вершить правосудие. Я меланхолична; люблю читать хорошие, серьезные книги, пустяки меня утомляют, если только это не стихи, которые я люблю и серьезные, и легкие, и, без сомнения, сужу о них не хуже, чем если бы была ученой. Я люблю свет и беседу