Георг Эберс - Сестры

Он взял ее руки, отвел волосы с ее лба и нежно коснулся его губами. Потом продолжал:

— Теперь пойдем вместе и передадим мертвого жрецам. Клеа склонилась еще раз над телом отшельника, надела ему на шею амулет, который он ей дал на дорогу, и молча последовала за Публием.

Подойдя к процессии, Публий сообщил начальнику, как они нашли Серапиона, и просил их взять его тело, снести в самый дорогой дом для бальзамирования и приготовить все для погребения.

Несколько храмовых служителей занялись этим делом, а процессия после нескольких заданных Публию вопросов вернулась обратно.

Снова влюбленные остались одни. Клеа схватила страстно руки Корнелия и сказала:

— Ты говорил со мной, как истинный друг. Глубоко благодарю тебя за это, но я всегда была правдива, и тем более по отношению к тебе. Все, что дает мне твоя любовь, будет для меня подарком. Не ты мне обязан, а я тебе: ты вырвал мою сестру из рук могущественнейшего в этой стране человека, а я сразу поверила, что ты соблазнил бедную девочку, тогда я возненавидела тебя и… сознаюсь, что в своем ослеплении желала твоей смерти.

— Разве может меня огорчить твое признание? — воскликнул римлянин. — Нет, девушка, оно прежде всего показывает, что ты меня любишь так, как я желал быть любимым. Твой минувший гнев — это тень любви, которую любовь отбрасывает так же, как всякий земной предмет. Где его нет, там нет настоящей любви, а только призрачное видение, ничто! Клеа не может ни любить, ни ненавидеть вполовину, но в то же время она такая же загадка, как и все женщины. Каким образом твое желание видеть меня убитым перешло в решение умереть за меня?

— Я увидела убийц, меня охватил ужас и отвращение к ним и к их дикому намерению. Я не хотела, я не могла омрачить счастье Ирены, и я любила тебя гораздо больше, чем ненавидела, а потом… но оставим это!

— Нет, говори, только все!

— Тогда наступил момент…

— Ну, Клеа?

— Тогда — я второй раз переживаю эти часы, которые мы с тобой провели молча, рука об руку, у тела бедного Серапиона, — тогда я внезапно услышала полуночное пение жрецов. При этих набожных звуках душа моя вознеслась в молитве к небу, все злое замерло, и проснулось новое чувство, теплое и мягкое. Я стала опять думать о добре и правде, и во мне явилось решение пожертвовать собой для счастья Ирены. Мой отец, последователь Зенона…

— И ты, — перебил Публий, — хотела поступить по учению стоиков. Я знаю это учение, но я не знаю ни одного мудреца, который был бы в состоянии так прожить, как наставляет это учение. Слышала ли ты когда-нибудь о спокойствии души, терпении и хладнокровии мудрецов-стоиков? Ты смотришь так, точно тебя оскорбляет этот вопрос? Но ведь в тебе нет ни одного из этих качеств. Разве они совместимы с природой женщины? Благодарение богам, что ты не стоик в женской одеже, а женщина, настоящая женщина, какою она должна быть. Ты не почерпнула ни у Зенона, ни у Хризиппа больше того, что знает деревенская девушка от честного отца, то есть быть правдивой и добродетельной. Если ты все остальное забудешь, я буду более чем доволен.

— О Публий! — воскликнула Клеа, схватывая руку своего друга. — Я понимаю тебя и знаю, что ты прав! Несчастна та женщина, которая хочет жить только разумом, руководясь только своей волей и правилами философии. До тебя, когда я так гордо в своей добродетели шла своей дорогой, я была явно неполноценным человеком. Теперь же, если бы судьба отняла тебя у меня, я сумела бы найти опору в нужде и горе. Женщина может найти опору не в учениях, а в самой себе, в горячей вере в помощь богов.

— Я муж, — перебил ее Публий, — и тем не менее я приношу жертвы и покорно склоняюсь перед решением богов.

— Вчера, — воскликнула Клеа, — я была в храме Сераписа и застала жрецов его за недостойным делом! Это глубоко поразило меня и отвратило от богов, но тяжелое горе и светлая любовь вернули мне веру. Теперь я не могу отделить божества от любви. Кто раз в жизни молился за дорогое существо так, как я за тебя в пустыне, тот никогда не перестанет молиться. Никогда молитва не отбирает у человека силы. Если даже божество ей не внемлет, то в ней самой лежит какая-то удивительная подкрепляющая сила. Теперь я спокойно возвращусь в наш храм и буду терпеливо ждать, пока ты придешь за мной! Я знаю, что нашу любовь охраняют тайные и мудрые покровители.

— Как? Ты не хочешь меня сопровождать к Аполлодору и Ирене? — спросил изумленный Публий.

— Нет, — скромно ответила девушка. — Лучше проводи меня обратно в Серапеум. Меня еще никто не освободил от обязанности, которую я там исполняю. Разве не лучше для тебя взять в жены дочь Филотаса, чем похищенную прислужницу Сераписа?

Несколько мгновений Публий молчал, потом с живостью сказал:

— Я бы желал, чтобы ты пошла со мной. Ты, конечно, невероятно утомилась, но я свезу тебя к Аполлодору на моем муле. Я мало обращаю внимания на слова людей, когда уверен, что поступаю справедливо. Я сумею защитить тебя от Эвергета, захочешь ли ты снова вернуться в храм или последуешь за мной к художнику. Иди со мной, мне тяжело опять разлучаться с тобою. Победитель не снимает венка, который ему достался в тяжелом бою.

— Я все-таки тебя прошу отвести меня в храм, — просила Клеа, положив руку на руку Корнелия.

— Может быть, дорога в Мемфис кажется тебе очень длинной и ты не чувствуешь себя достаточно сильной?

— Нет, хотя я очень устала от волнения и страха, от горя и радости, но я в состоянии вынести эту поездку, и все-таки, прошу тебя, отведи меня обратно в Серапеум.

— Несмотря на то что ты чувствуешь себя достаточно сильной остаться со мной и несмотря на мое желание отвести тебя сейчас же к Аполлодору и Ирене? — спросил удивленный Публий и отнял свою руку. — Там нас ждет мул. Иди и делай, что я хочу.

— Нет, Публий, нет! Ты мой господин, и я тебе всегда буду повиноваться без сопротивления. Только в одном оставь мне свободу сегодня и навсегда! Что подобает женщине, я лучше знаю, чем ты, и только женщина умеет это решать.

Молодой римлянин ничего не отвечал на эти слова, поцеловал ее, обнял, и так дошли они до ворот Серапеума, чтобы расстаться на несколько часов.

Клеа вошла в храм и, узнав, что маленький Фкло чувствует себя лучше, тотчас отправилась к себе и распростерлась на своем убогом ложе.

Каким постылым, одиноким показалось ей ее жилище без Ирены!

Быстро она поднялась с постели, перешла на ложе сестры и закрыла глаза. Но девушка была слишком возбуждена и утомлена, чтобы спать спокойно.

Непрерывный ряд видений, то радостных, то ужасных, держал ее в постоянном напряжении, не давая крепко уснуть.

Вот послышалась отдаленная музыка, и невидимые руки качали ее.