Михаил Строганов - Камни Господни

Озираясь по сторонам, Офонька бросился к выходу, запнулся за порог, упал и, сбивая вставшего на пути старого Луку, кинулся из хором прочь. И дальше, уже за пределами двора, неистово хлестал коня, спеша вперед страшного известия проскочить городские ворота, вырваться из ставшего смертельной ловушкой Сольвычегодска. Теперь Офонька жаждал лишь одного — скрыться, исчезнуть, кануть и раствориться в необъятных лесных просторах, для того чтобы выжить.

Глава 15. Гуляй, душа одинокая…

С наступлением осени, устав промышлять по строгановским починкам да вогульским становищам, Василько засобирался на Волгу, зазывая с собой Кузьму и Фрола. День-деньской рассказывал небывальщины про вольготное казацкое житье, про сытое и пьяное зимовье, про деньги, которые сами собой сыплются на вольных людей без счета.

— На Волге, хлопцы, хлеба вольготные, казакам, почитай, сам царь кланяется, да за свой покой щедрою казною, одежею, да зелейным припасом щедро жалует. А нам ни он, ни бояре его не указчики! По своим, Богом установленным правилам, судим да рядим.

— Что ж раньше на Волгу не шли? — удивленно таращился Фрол. — Даром все лето порты, лазая по камням, да лесам пермяцким драли. Ноги сбиты, на шкуре дыр от вогульских стрел да крестьянских рогатин не сосчитать, а в мошну даже полтины не собрали!

— Шустер, брат, топор, да и то, когда лучину стругает!

Василько, как мог, отбрехивался от подобных вопросов, переводя разговор на грядущие радости вольной жизни:

— Летом на казака и ногай, и крымец, и турка наседает. Куда я с вами, неотесанными подался бы? По осени куда покойнее, да и в казачий круг лучше ступать без спеху. Коли примут, то и жизнь пойдет добрая.

— Выходит, твоим заступничеством живы будем? — язвил Кузьма. — Значит, все о нас, немощных, заботился?

— О ком же еще? — искренне отвечал Василько. — Черномыс по всей матушке-Волге знатен, всяк про то знает, любой атаман за меня поруку держать станет. А таких прощелыг как ты с Фролом, вмиг выпорют, да восвояси отправят.

— А мене одинешенькой, куда прикажешь? — слушая Васильку, возмущалась Алена. — Никак с собою на Волгу взять хочешь или камень на шею, да в Каму?

— Что ты, Аленушка! — Василько ласково гладил девушку по животу. — С этаким добром тебе никак на Волгу не можно! Зимой только зазря сама пропадешь и дитя наше погубишь. Топерича переждать малехо надо. Вот с Божьей помощью разрешишься от бремени и со мною навек будешь!

— Как же стану жить одна-одинешенька, беззащитная да неприкаянная? — плакала Алена, как ребенок, прижимаясь к Васильке.

— Небось, не пропадешь!—утешал девушку казак. — Дружок надежный у меня в Чусовом, Данилою Карим кличут. Он позаботится, ежели что и перед Яковом Аникиевичем словечко замолвит, да и деньжатами подкрепит. Сведу тебя к Чусовской слободке, там Карего всякий указать сможет.

— Казак дело глаголет, — урезонивал голосящую племянницу Кузьма. — Да и Никита тебе не чужой, возьмет под крыло.

— Чует мое сердце, — плакала Алена, — что навеки мы расстаемся. Не быть нам, родименькой, вместе.

— Поплакай, милая, полегчает, — Василько с нежностью перебирал коротко стриженные девичьи волосы. — Бабьи слезы все одно, что вода небесная: льются шибко, да и уходят без следа.

— Нет, мой любый. То не бабья кровь во мне голосит, а вещее сердце в груди разрывается от смертного, прощального холода.

Василько целовал девушку в красные заплаканные глаза, пытаясь найти верные слова утешения, отгоняющие всякий страх и расточающие скорбь, какие когда-то говорила его мама. Искал и не находил.

Офонька не мог наверняка сказать, который день они ехали на восток, не сговариваясь, бесцельно, лишь бы подальше от ставших смертельно опасными Сольвычегодска и земли русской.

Страх, несколько дней терзавший Шешукова, прошел, оставив после себя лишь внезапно вспыхивающие приступы ярости, да открывшийся избыток сил. Офонька повеселел, предчувствуя возможность начать жизнь заново, но только выгоднее и лучше, чем на опричненной службе: за Камнем все были врагами Строгановых.

Показывая царскую подорожную, с тисненным двуглавым орлом, Шешуков беззастенчиво обирал каждого встречного во славу государеву, иной раз заставляя быть проводником, указчиком строгановских застав и путей казачьих разъездов.

— Видишь, Семка, как и без царевой милости можно жить сладко. Ни тебе молебнов, ни опричненого послушания, ни службы. — Шешуков ткнул в бок молчавшего скуратовского шута. — Пуще прежнего, говорю, заживем!

— Расстаться нам надобно. В одиночку легче затеряться, да своим путем идти, — нехотя ответил Дуда. — Зря с тобою на Камень поперся, лучше бы поворотил на Литву, авось Господь бы и вывел.

— На кол бы тебя Господь вывел, — Офонька сурово посмотрел на понурого Семку. — Бегать от меня не помышляй, до скончания века мы строгановской кровушкой вязаны. Посему теперь не Малюте, мне служить станешь.

— А коли не стану? — нерешительно возразил Дуда. — Возьму ночкою, да и в Слободку-то утеку.

— А я слух тебе в догоночку пущу, что это ты удумал Анику придушить. Да не по злобе, а строгановских денег ради, —довольный своей выдумкой, рассмеялся Офонька. — На кресте истинным живым Богом клясться стану! Под пыткою от своих слов не откажусь! Я тебя хоть из-под земли да на цареву дыбу вздерну, да опосля раскорячу! Или веруешь, что Малюта не усомнится, что ты вор? Возьмет, да и простит измену?

— Куцы там, простит! — Семка в отчаянье махнул рукой. — Коли шкуру с живого обдерет, да сожрать заставит, тоды верно простит.

Шешуков ухмыльнулся:

— Уразумел, пес, что хозяину надобно не перечить?

— Кажись, уразумел.

— Я так мыслю, — глаза Офоньки возбужденно заблестели, — за Камень подаваться надобно, в Пелым, да про царский умысел громить Новгород самому Бегбелию поведать. Вогульский князь, говорят, нынче в большой силе. Сам царь сибирский, Кучумка, наседать на него не решается, ясак и тот добром просит.

— Нам-то в Бегбелии какая корысть? — Семка пожал плечами. — Лучше к купцам бухарским пристанем, им люди завсегда надобны.

— Дура! Да коли зимой пойдут вогульцы на Пермь, то и для нас работа знатная сыщется, — рассудительно ответил Офонька. — Воеводе чердынскому помощи^го ждать неоткуда. Зимою на Руси друг друга бить, да терзать станут! Там глядишь, и до Строгановых черед дойдет. Так что погуляем на славу. Пусть не черным воинством владыки Третьего Рима, так в своре поганьского князька языческого!

— Как бы нам повоевать, да штанов не растерять, — пробормотал Семка и твердо решил скрыться от обезумевшего Офоньки при первом удобном случае.