Александр Кривицкий - Тень друга. Ветер на перекрестке

Но вернемся к портрету княгини.

Она состоит в дружбе с Вольтером и Дидро, пишет стихи и просветительские статьи, знает работу каменщика и умеет сложить стену, плотничает, поправляет священника, если он сбивается с канонического текста, сочиняет музыку, по-аптекарски готовит лекарства. И все это она делает не любительски, а профессионально.

Ее детство и отрочество прошли не совсем обычно. После смерти матери она воспитывалась в семье дяди. Кто знает, как сложился бы ее духовный облик, останься она с отцом, пустым, невежественным сенатором. Она жила в сельской усадьбе и в городе, и всюду ее любимыми друзьями стали книги из дядиных библиотек. Любимыми ее авторами были Монтескье, Вольтер и Буало. И это в четырнадцать лет! Вскоре она тщательно подобрала и собственную библиотеку — почти в тысячу томов. Превосходный круг энциклопедического образования!

Она многое знала и умела. В ней соединились образование, артистическая тонкость и владение ремеслами.

Отблеск петровской эпохи — «и мореплаватель, и плотник...» — светился в ее глазах.

Она едва ли не первая такая женщина в России. Она выводила женскую личность из патриархального затворничества.

Шли годы. Княгиня Дашкова вернулась на родину и кое-как, внешне залатав свои отношения с императрицей, стала по высочайшему рескрипту директором Петербургской академии наук и президентом Российской академии. Первая была средоточием точных наук, вторая — гуманитарных. Впоследствии они слились воедино.

Одиннадцать лет управляла княгиня Дашкова двумя академиями, и есть многочисленные свидетельства того, что исполняла она свои обязанности умело, достойно и принесла своей деятельностью большую пользу развитию русской науки и культуры.

Ей мы обязаны первым изданием полного собрания сочинений Ломоносова. Она пестовала составление грамматики и первого толкового словаря русского языка, редактировала «Собеседник любителей российского слова». В этом журнале она напечатала трагедию Княжнина «Вадим Новгородский» — произведение тираноборческое, антимонархическое, где главный герой обрисован как сторонник вечевого образа правления.

Теперь даже внешняя дружба с императрицей дала непроходимую трещину. Екатерина II была взбешена, приказала сжечь тираж трагедии. Екатерина Дашкова снова оказалась в немилости, и ее отставка приняла форму двухгодичного отпуска. В академию она уже не вернулась.

После смерти Екатерины II судьба Дашковой накренилась еще круче. Новый император Павел I не забыл ее роли в свержении отца, Петра III, когда молодая княгиня в гвардейском кафтане и сапогах со шпорами, обнажив шпагу, скакала в Петергоф.

Теперь она получила формальную отставку от всех должностей и повеление безвыездно жить в деревне.

В Петербург она вернулась только на коронацию Александра I, но уже не захотела остаться в столице, отказалась вернуться на свой прежний пост в Российскую академию.

Екатерина Дашкова — противоречивый, колючий, независимый характер, соединенный с глубокими разносторонними знаниями и органическим влечением к справедливости, правда, отнюдь не предполагавшим радикальных перемен в развитии государства.

Перед кончиной она хлопочет о высочайшем разрешении ее наследникам по линии мужа носить двойную фамилию. — Воронцовы-Дашковы.

При жизни сложный характер Дашковой был понят далеко не всеми. Да и после ее смерти не утихали споры об этой юной подруге Екатерины II, о превратностях ее судьбы, мотивах ее поступков.

Характер этих оценок подчас не был объективным, а зависел, в первую очередь, от отношения мемуариста, историка или литератора к тем царственным особам, с которыми пересекался жизненный путь Дашковой.

Известно, например, стремление талантливого романиста Г. Данилевского приукрасить русских венценосцев. Не будем говорить о «матушке государыне» Екатерине II. В своих преувеличенно восторженных эпитетах по ее адресу Данилевский совсем не одинок. Нужно было быть Пушкиным, чтобы тонко уловить свет и тени ее царствования.

Но вот похвалы и поиски привлекательных черт у Петра III и Павла I, чья мрачная репутация прочно определилась еще в дворянской историографии, не могли, конечно, не привести Г. Данилевского к отрицательным отзывам о Дашковой. Они как бы мимолетны, высказаны между прочим, но не один раз встречаются на страницах его романа «Мирович», хотя ее образ и не является центральным в повествовании.

В сохранившейся рукописи II и III частей романа есть варианты, не вошедшие в прижизненные издания. Трудно окончательно с уверенностью судить, какие из них были отвергнуты цензурой, а какие исключены самим автором. Во всяком случае, там можно обнаружить прямо-таки злостные наветы на Дашкову, бесспорно искажающие ее характер. Хотя бы такой:

«— Чем могу Вас отблагодарить за оказанную услугу, — спросила Екатерина Дашкову, — облегчите, Катерина Романовна, мою душу, столько, согласитесь, обязанную Вам.

— Чтобы сделать меня счастливейшей из смертных, немного нужно, — притворно почтительно и сентиментально ответила Дашкова. — Будьте матерью России... А мне позвольте навеки пребыть Вашим другом...

Екатерина горячо обняла ее. Это, впрочем, не помешало Дашковой, вопреки ее горячайшим увереньям, через месяц выпросить себе у императрицы и получить «за отменные отечеству услуги» пособие в двадцать четыре тысячи рублей».

Здесь все не похоже на действительность. В натуре Дашковой было намешано всякое, но меньше всего притворство да еще в то юные ее годы.

Что касается денег, то Дашковой, хотя она и нуждалась (нужно было платить долги мужа-кутилы), не было необходимости «выпрашивать» у императрицы такую, в сущности, по масштабам двора, не очень уж значительную сумму.

Наоборот, именно в интересах Екатерины был денежный расчет с Дашковой за ее неоценимую помощь на пути ангальт-цербстской принцессы к русскому престолу.

Императрицу устраивала легенда «о божьем промысле», опустившем на ее главу царский венец. И что при этом значит самоотверженность близкого человека, если с ним можно учинить расплату серебром, переведя пылкость чувств в категорию оплачиваемой услуги? Этот расчет как бы подводил черту под прежними отношениями двух Екатерин и доставил Дашковой немало душевных страданий.

Герцен писал о ной: «Оттого-то, между прочим, что она верила и хотела верить в идеальную Екатерину, она и не могла удержаться в милости». И дальше Герцен говорит о ее государственном уме, об ее прямоте и нравственной честности.

Итак, когда-то я открыл для себя подробности жизни Екатерины Дашковой, просто желая установить, кто такие Воронцовы-Дашковы, в каком родстве они состоят, кем приходятся одному из героев Бородинской битвы Михаилу Воронцову, командиру сводной гренадерской дивизии, которая вместо с дивизией генерала Неверовского так блестяще обороняла Семеновские флеши и Шевардинский редут на поле Бородинской битвы.