Холодные чары. Лед в истории человечества - Макс Леонард

эфир, сначала осторожно, а затем все чаще, чтобы погружать пациентов в сон, но ингаляция газами была опасна, потому что многие пациенты засыпали и не просыпались. Считая число таких случаев неприемлемо высоким, шотландский врач Джеймс Арнотт вел долгую кампанию против газовой анастезии, а также экспериментировал с более безопасными методами применения льда, чем линии параллельных полос или обморожения на полях сражений, как он объяснял в своем труде «О льде как средстве для достижения местного онемения» (1848):

«При применении холода… я позаботился о том, чтобы избежать реакции – снижая температуру очень постепенно. Для того чтобы парализовать небольшую часть кожи, требуется очень простое устройство. Маленький свиной пузырь, немного измельченного льда и немного соли. Пузырь, содержащий теплую воду, помещается так, чтобы покрыть участок кожи, который нужно обезболить; затем постепенно добавляется лед, а в конце – соль, чтобы понизить температуру значительно ниже точки замерзания… Когда все ощущения исчезнут, что обычно происходит через 15–20 минут, следует продолжить операцию» [9].

Таким образом, пациент с проблемным зубом мудрости оказывался перед непростым выбором: терпеть неподдельную боль, погружаться в дурманящий газ или прижимать щеку к ледяному свиному пузырю, пока кто-то, мало чем отличавшийся от цирюльника, который долгое время оставался главным специалистом по мелким операциям и зубным недугам, ковырялся у него во рту огромными щипцами.

Арнотт утверждал, что обнаружил смесь солей, которая при растворении могла снижать температуру ниже нуля по шкале Фаренгейта[192][10] – более чем на 30 ° ниже любой температуры, ранее применявшейся в медицине. Он считал, что столь экстремальный холод оказывает на организм совершенно иные физиологические и лечебные эффекты, чем обычная холодная вода или лед, так же как горячий компресс, паровая обработка и раскаленное добела железо (которое в те времена использовалось как прижигающее средство для уничтожения пораженных тканей) действуют на тело совершенно по-разному. Охлажденный солью лед открывал новые горизонты в медицинских процедурах.

С 1846 года под руководством Арнотта Брайтонский лазарет, расположенный на возвышенности над новыми постройками Кемп-Тауна к востоку от приморского курорта, стал центром экспериментов с охлаждением. Здесь он изучал применение льда для обезболивания при лечении рака, а также для терапии язв, различных кожных заболеваний и нежелательных новообразований. Арнотт обнаружил, что лед не только притупляет боль, но и, будучи использованным в качестве анестезии при хирургических операциях, предотвращает катастрофическое кровотечение. Тем не менее хирургам приходилось подстраивать технику владения скальпелем: «Замерзшая кожа режется не так чисто, как в естественном состоянии, а скорее напоминает жесткое мыло», – отмечал один из врачей [11]. Арнотт был страстным пропагандистом своих методов, и существуют свидетельства об использовании замораживания при удалении липомы, вправлении ущемленной грыжи и различных операциях на колене. Один из его современников, как сообщалось, удалил довольно большое количество генитальных бородавок «почти без боли и кровотечения… Некоторые из них были размером с инжир» [12].

* * *

Анестезия была интересной и, безусловно, несколько жуткой. Но… в каком-то смысле она была… ожидаемой? У меня было предчувствие, учитывая чарующие свойства льда и постоянные опасения по поводу его воздействия на тело (не говоря уже о скрытом моральном паническом настрое «Франкенштейна», который, признаюсь, немного повлиял на мое восприятие ранней науки и медицины), что должно быть что-то большее. Что-то неопределенное, что-то пересекающее грань. Что-то скрытое. И вот я нашел это что-то. Или, точнее, кого-то: Вильгельма Брауне, ведущего практика анатомического замораживания в XIX веке.

Биографические сведения о Кристиане Вильгельме Брауне трудно найти. Он родился в Лейпциге, Германия, в 1831 году и учился в Гёттингене и Вюрцбурге. После этого он начал карьеру военным хирургом (и оставался им до своей смерти в 1892 году), а затем занял кафедру профессора топографической анатомии в Лейпцигском университете.

Возможно, военная служба определила, что Брауне в своей анатомической практике акцентировал внимание на движении, подчеркивая, что форма следует за функцией, а биологическое развитие подчиняется механическим принципам. Исторически анатомия сосредоточивалась на отдельных органах или системах; топографическая же анатомия рассматривала тело как единое целое, изучая пространственные и взаимосвязанные аспекты различных внутренних частей, рассматривая наше тело как неизведанные ландшафты или темные регионы, которые нужно было нанести на карту. В каком-то смысле это было вторжение человеческого глаза в тело и наполнение его знаниями.

Вместо того, чтобы отслеживать ткани, которые скрытно перемещаются с места на место, топографическая анатомия ставила во главу угла срез – разрез тела через все, что там есть, показывая расположение каждой составляющей части. Но возникла проблема: люди довольно мягкие. И как только мертвые ткани и органы деформировались или смещались, всякие попытки теряли ценность для хирургов. Учитывая, что они оперировали живых людей, если разрез не отображал в точности то, что они обнаружат, разрезая живую плоть, он был бесполезен. До Брауне анатомы обворачивали тела гипсом или пропитывали их крепким алкоголем, пытаясь подготовить их к тому, чтобы они выдерживали долгое воздействие двуручной пилы, которая использовалась для разрезания. Но этого было недостаточно:

«Эти методы все еще недостаточны для того, чтобы придать органам жесткость, необходимую для того, чтобы их части не нарушались в процессе подготовки. Только замораживание трупов позволяет сохранить органы, их взаимное расположение и точную форму. Этот метод позволяет делать срезы различных частей тела на четко определенных уровнях. Исследование этих плоских срезов дает наиболее точное представление о положении, форме и взаимоотношениях органов» [13].

Это пишет не Брауне, а его немного более ранний французский современник, доктор Эжен Кинтьен Лежандр. Ведь Брауне не изобрел метод замораживания срезов[193]; его заслуга заключалась в совершенствовании этого метода и в том, что он заставил медицинское сообщество обратить на него внимание, начав эпоху, которая даже в те времена называлась «ледниковым периодом» анатомии и акушерства [15].

В 1872 году Браун создал «атлас» топографической анатомии, обладающий всем величием масштаба, точностью очертаний и нюансами цвета, которые подразумевает это слово. Три измерения превращались в два. Карта тела, такая же большая, как и само тело[194].

Мне хотелось увидеть больше, поэтому я записался на посещение зала редких материалов Wellcome Collection – лондонском музее и библиотеке, специализирующихся на связях медицины и гуманитарных наук, где хранится оригинальный экземпляр, – по крайней мере, английского перевода. Хотя он и не воспроизводил цвета литографий и их полный размер, 46 ксилографий все равно производили впечатление. Как описать, каково это – увидеть их воочию? Мне хочется назвать их изысканными, но это не так; они сохраняют материальную солидность под тонкими линиями, как рельеф горной цепи на карте. Расчлененные тела так красивы, что не выглядят