Габриель Ферри - Обитатель лесов

Фабиан торжественно поклонился.

— И я! — крикнул Хозе. — Я, который вот уже четырнадцать лет следит за вами шаг за шагом. Благодаря Богу, теперь, кажется, можно будет свести с вами старые счеты.

— Кто вы такой? — спросил дон Антонио, тщетно стараясь узнать, кто мог быть Хозе, до такой степени время и одежда изменили прежнего пограничного стражника.

— Я Хозе, тот «соня», который до сих пор не может забыть своего пребывания в президио Цеуты.

При этом имени насмешливая улыбка мгновенно исчезла с лица дона Эстевана. Внезапное предчувствие сказало ему: эта встреча грозит ему немалой опасностью.

Он с беспокойством оглянулся вокруг.

Высокие утесы, выдавшиеся вперед с одной стороны Золотоносной долины, могли защитить его от выстрелов охотников, занимавших верх пирамиды. Небольшое расстояние отделяло его от одного из этих утесов, и в одну минуту благоразумие побуждало его искать там защиты, но гордость не дозволила тронуться с места.

— Ну, так стреляйте же в человека, который пренебрегает бегством! — воскликнул гордо испанец, обращаясь к Хозе.

— Ведь я вам сказал, — отвечал последний холодно, — что мы хотим поймать вас живьем.

Глава XXII

В течение всей свой богатой приключениями жизни никогда граф де Медиана в качества солдата и моряка, не находился в более ужасном положении, как в эту минуту.

Равнина не представляла ему никакого убежища, ни малейшей защиты против канадского охотника и его спутников.

Что могло значить огнестрельное оружие его друзей в неискусных руках против нарезных, далеко бьющих ружей обоих охотников, глаз которых никогда не ошибался, а рука еще ни разу не дрожала?

Кроме того, грозные противники его имели на своей стороне и ту выгоду, что находились в неприступном положении и были вполне прикрыты выступом скалы.

Дон Антонио не пренебрегал опасностью, в которой находился, тем не менее мужество его, надо отдать ему в том справедливость, ни разу не изменило ему ни на миг.

Как бы то ни было, однако такое положение вещей не могло долго продолжаться, обе стороны это понимали.

— Надо кончать дело, — послышался громовой голос канадца, который был настолько благороден, что не хотел извлекать пользы из своего выгодного положения, и настолько совестлив, что не решался проливать кровь, когда можно было обойтись без кровопролития. — Вы все слышали, что мы имеем дело до одного вашего предводителя и что вы должны решиться — я не скажу выдать его — не мешать нам его взять. Следовательно, вам предстоит теперь удалиться миролюбивым образом, если вы не хотите, чтобы мы поступили с вами, как с апахами или с ягуарами.

— Никогда! Никогда не решимся мы на такую гнусность с нашей стороны! — воскликнул Диац. — Вы пришли первые сюда, я с этим согласен, и мы уйдем отсюда прочь, но дон Эстеван должен уйти вместе с нами со всеми подобающими ему почестями.

— Этого мы не допустим! — крикнул Хозе. — Нам надо взять в плен человека, которого вы называете доном Эстеваном.

— Не сопротивляйтесь выполнению божественного правосудия, — добавил угрожающе дон Фабиан. — Вы не можете иметь общего дела с этим подлым человеком. Мы даем вам пять минут на размышление, по прошествии этого времени пусть наши ружья решат наш спор.

— Скажите-ка, дон Тибурцио, — крикнул Ороче, обращаясь к Фабиану, — если мы согласимся добровольно удалиться отсюда, не будет ли нам дозволено захватить с собою малую толику этого золота?

— Примерно хоть по шапке на каждого? — просительно добавил Барайя.

— Ни одной соринки, — возразил Хозе, — все это золото принадлежит одному дону Фабиану.

— А кто же этот счастливец, кого вы называете доном Фабианом? — спросил Ороче.

— Вон он сам, — объяснил Розбуа, указав на Тибурцио.

— Да будет почтенен тот, кому подобает такая честь! — произнес Ороче, преклоняясь перед Фабианом с выражением ненависти и зависти, пробужденных в нем таким баснословным счастьем.

Хозе воспользовался кратковременным молчанием, наступившим после этих слов гамбузино, чтобы шепнуть несколько слов канадцу.

— Твое великодушие может тебе обойтись дорого, Розбуа! Если дозволить этим хищным коршунам возвратиться в свой лагерь, то это значит навлечь на нас всю орду, потому что индейцы, по-видимому, потерпели поражение при нападении на их стан. Говорю тебе: этих людей не следует отпускать — они должны остаться здесь. Дай Бог, чтобы они не согласились удалиться отсюда по доброй воле! Кроме того, им ни в коем случае нельзя дозволить взять отсюда ни кусочка золота.

— Может быть, ты и прав, — отвечал задумчиво Розбуа, — но они получили от меня слово, и я не соглашусь взять его назад.

Хозе не ошибся. Двусмысленная верность Ороче и Барайи, вероятно, не устояла бы долго при виде несметных сокровищ, на которые им удалось взглянуть только бегло, если бы только им было дозволено воспользоваться некоторой долей этих богатств, поэтому отказ испанца возбудил в обоих авантюристах ужасную ярость.

— Я скорее соглашусь умереть на месте, нежели отступить на шаг! — воскликнул в бешенстве Ороче.

— Вам остается только две минуты, чтобы решиться на принятие нашего предложения, — крикнул Розбуа. — Послушайте моего совета и избавьте нас от напрасного пролития крови. Еще есть время!

— Идите прочь, идите прочь, время бежит! — крикнул Фабиан.

Между тем дон Антонио гордо поднял голову вверх и продолжал хранить мрачное молчание, озирая пытливо долину, словно ждал подкрепления.

Что касается Педро Диаца, непоколебимого в своих чувствах и полного рыцарской чести, то он решился умереть вместе со своим предводителем и обратил к дону Эстевану вопросительный взгляд.

— Возвращайтесь в лагерь, — объявил гордый испанец, — меня же предоставьте собственной судьбе, а потом вернитесь сюда, чтобы отомстить за мою смерть.

Но Диац оставался неподвижен, как статуя. Между тем он с такой ловкостью подвинулся к дону Эстевану, что никто не заметил, как он дотронулся до его лошади своей ногой и рукой. Оставаясь в этом положении и, по-видимому, не шевеля вовсе губами, он успел, однако ж, шепнуть дону Эстевану на ухо:

— Сидите на седле покрепче… держите вашу лошадь наготове и предоставьте остальное мне.

Пока это происходило, Хозе внимательно следил за малейшими движениями противников.

Дон Эстеван движением руки показал, что он как будто требует отсрочки.

— Ороче, Барайя, — произнес он так громко, что слова его можно было слышать на вершине утеса, — в лагере нужны все его защитники; спешите туда назад с благородным и доблестным Диацем, который будет вашим начальником. Скажите всем, кто находился под моим начальством, что такова моя последняя воля.