Иван Дроздов - Подземный меридиан

— Как же мы теперь? — сказал вдруг Кантышев.

— Что как? — встрепенулся Андрей. И вдруг понял, что, помогая ему, друзья его по слесарной бригаде и сами стали убежденными творцами новой электронной техники. Оба они учились, и раньше Андрей думал, что все у них ещё впереди, что когда–нибудь придет время и им подумать о самостоятельной работе, своей теме. Но они, оказывается, уже давно решили этот жизненный для себя вопрос: они, как и он, электроники, изобретатели; они хоть и были зачислены в его группу временно на роль слесарей–операторов, но душой прикипели, приросли к делу, и теперь уж их от электроники не оторвать. И Самарину стало совестно. Он только теперь понял, что роспуск группы задевает не одну его личную судьбу.

— Мы будем драться! — решительно заявил Бритько и, посмотрев на часы, добавил: — Я звонил в редакцию газеты, к нам обещал приехать корреспондент областной газеты Евгений Сыч.

Действительно, скоро в дверях показался корреспондент. Если он аккуратен, сейчас заявится.

— Ага-а!.. Святое семейство электроников! — проговорил он. — Потерпевшие кораблекрушение!

Сыч с каждым фамильярно здоровался, находил для каждого веселые, ободряющие слова, вел себя, как старый товарищ, хотя видел Самарина и его друзей всего лишь два или три раза. В его приподнятом, сдобренном басовитой хрипотцой голосе слышалась покровительственная нотка, тон человека, стоящего выше по служебной инстанции, могущего произвести праведный суд.

— Что собираетесь делать? — спросил Сыч и занес руку за блокнотом, но вовремя её опустил: решил не придавать беседе официальный характер. — Сидим на чемоданах? — повторил он вопрос.

Ребята переглянулись. Самарин неопределенно повел плечом.

— Ждем вашей помощи, — повернулся Кантышев к Сычу. — Фельетончик бы соорудили или там статью.

— Фельетончик?.. За какие грехи?

Вступился Бритько:

— Роспуск электроников — это вам не грехи?

— А как докажешь, что её не надо распускать? — подливал масла в огонь журналист. — В приказе все обосновано: работы по СД‑1 закончены; институту несвойственна тема электроники; заказы горняков будут передаваться в Москву. Тут все логично.

— Одного не хватает в приказе, — ухмыльнулся Кантышев, — Каиров прихлопнул группу, чтобы легче сманить Андрея в Москву.

— Резонно, — заметил Сыч. — Иначе кто ему книги будет писать?

Сыч вынул из папки новенькую книгу, подал Самарину. На черной обложке золотом тиснено: «Б. Ф. Каиров, доктор технических наук». И дальше, крупно, название… Тут были большие буквы, их много, но связи между ними Андрей не понимал. Он смотрел на то место, где могла бы стоять и его фамилия. Слышал, как дрожат руки, как стучит кровь в висках. Старался преодолеть туман, застилавший глаза. Но туман не проходил, и он не мог прочесть название книги. В один миг вспомнились ему и рассказ Пивня о Каирове, и странные, неестественно слащавые беседы, которые Каиров все время заводил с ним. Фальшиво, все походило на игру в кошки–мышки.

— Может быть, не вы писали эту книгу? — раздался, как гром, голос Сыча.

— А-а… Да, да, конечно. Может быть. — Андрей вспомнил реплики Папиашвили: тут новый текст, тут все другое.

Сыч подошел к Андрею, взял у него из рук книгу, раскрыл наугад страницу:

— Читайте.

Андрей читал. Почти машинально. Многого он не понимал. Но видел: текст его, без изменений.

— Да, это я писал. Как же он мог?.. Как посмел? — проговорил глухо Самарин.

Сыч снова взял у него книгу, раскрыл ещё наугад страницу. Андрей и на этот раз сказал: «Да, это я писал». Потом раскрывали страницы Бритько, Кантышев — они знали самаринский стиль и видели: все тут его, Андрея.

— И как вы это называете? — сказал Сыч, обращаясь сразу ко всем.

— Подлость, — глухо проговорил Кантышев.

Сыч склонился над блокнотом и начал торопливо записывать. Он писал долго, — видимо, ему пришли мысли, и он боялся их упустить. Бритько и Кантышев повесили над коленями головы, сосредоточенно смотрели в пол. Самарин продолжал листать книгу. Дурманящий прилив негодования, бессильной злобы и горького сожаления отхлынул. Андрей собрался с мыслями и теперь листал страницы, надеясь и в то же время боясь обнаружить чужой текст, позволивший Каирову поставить одну только свою подпись. Ему казалось, найди он хоть одну страницу каировскую или писанную рукой Палиашвили, принадлежащую Инге Гриве — они тоже работали над рукописью, — и тогда все встанет на свои места, восстановит правоту Каирова. Но даже одной страницы каировской Андрей не находил. И вновь и вновь поднимался вопрос: «Как же он мог?.. Как посмел?..* Хотел сказать: «Борис Фомич», но имени Каирова он уже давно мысленно произнести не мог. Для Андрея этот человек навсегда потерял имя, потому что в имени заключалось уважение к человеку, признание каких–то его достоинств. Каиров для Самарина был теперь человеком, лишенным достоинств.

В дверь заглянул Папиашвили:

— Андрей Ильич, зайдите к Каирову.

И ушел. Самарин не двигался.

— Вы что? — спросил Сыч.

— Не пойду.

— Напрасно! — подскочил со стула корреспондент. Размахивая блокнотом и шариковой ручкой, он почти кричал: — Чуть что — и губки надули, словно красная девица. А бороться кто будет с этим рыжим чертом?! К нему в душу надо лезть, как он к нам лезет. Ты, наоборот, елейную улыбку на рожу натяни и будто ничего не случилось, а когда и узнаешь, молчи как рыба. Пусть суетится, пусть мельтешит и карты нам раскрывает. Сейчас к нему столичные гости пришли, а тут и книга вышла, и с тобой надо объясняться. Пусть–ка он побегает, попрыгает, а мы из засады наблюдать будем да момент половчее выберем — трахнем по нему фельетоном. — Сыч подтолкнул Андрея к двери: — Иди, иди!.. — И, как только Самарин ушел, тотчас же к Бритько и Кантышеву: — Братцы, Самарин рукописный текст Каирову давал или машинопись?

— Он все рукой писал, — сказал Кантышев.

— Как оригинал достать, а? Где он — оригинал?.. Понимаете, я хочу разоблачить Каирова, фельетон написать. Но он волк матерый, голыми руками не возьмешь.

— Есть оригинал, да он у Папиашвили в сейфе лежит.

— Достать бы… А?.. — взмолился Сыч.

— Андрея надо просить.

— Ни! — Сыч поднял над головой руки. — Ни–ни!.. Самарин — увалень, он не посмеет. Вы ему — молчок. Все дело может погубить.

Тут Кантышев стукнул по коленке кулаком, поднялся во весь рост:

— Я попробую!

Он вынул из стола кипу листов, аккуратно сложил их, взял под мышку и, ничего не объяснив, вышел. Не прошло и пяти минут, как он возвратился. Протянул Сычу кипу листов.