Сергей Зайцев - Рыцари моря

Мартин Лютер с началами своего учения подъехал к «кегельбану» на народном движении, будто на волах. Бывший монах августинского монастыря, профессор тридцати четырех лет, Лютер прибил к дверям одной из церквей славного города Виттенберга бумагу, содержащую девяносто пять пунктов, в которых он протестовал против засилья католического духовенства – злоупотреблений, обмана, порочности и прочего, – а также выступал против продажи индульгенций и провозглашал принципиум своего учения об «оправдании верой».

При всем том напряжении сил в разрозненной Германии, смутном беспокойстве, незрелом брожении, что было, при всеобщей ненависти к католической церкви и римскому папству Слово Лютера прозвучало, как выстрел пушки, Слово стало ковшом масла, выплеснутым в кострище тлеющих углей. И полыхнуло пламя. Каждое из сословий – и терпящие друг друга, и враждебные один к одному – нашли в лютеровской виттенбергской бумаге то, что искали, – всякий себе. Князья и крестьяне, патриции и плебеи, рыцари и бюргеры – все в один голос заговорили о духовном вожде Мартине Лютере и о необходимости Реформации. «Если не быть Реформации, – говорили в империи, – то не быть ничему». И зарились на обширные монастырские земли, на кладовые-сокровищницы попов, караулили в темных местах толстосумов-церковников. Богатые хотели под шумок еще более обогатиться за счет имущества духовенства, бедные желали вывернуться из-под тяжкого ярма; рыцари, утратившие былые значение и влияние, мечтали силой оружия вернуть прежние времена; а бесправные и угнетенные жаждали справедливости…

Мартин Лютер проповедовал с кафедры свое учение, Мартин Лютер бросал на «кегельбан» шар за шаром, а паства не пропускала ни единого слова, и восхищалась Словом, и передавала услышанное из уст в уста; паства вздыхала с облегчением, ибо, наконец, увидела впереди себя разумного пастыря, который знал, что делать и куда идти, и брался вывести. Вот-вот, – ожидали, – наступит в империи новое время: всеобщее братство, всеобщая благодать. Только нужно верить в это – истинно, глубоко, презирая всякие сомнения и твердо противостоя нападкам; и не носить веру на шее, на шнурке всем на обозрение, быть может, и имея-то от веры не более шнурка, – а содержать ее нежно в чистом сердце и лелеять убежденным разумом. И тогда вера станет звездой, за которой пойдешь, она станет спасением, которое обретешь. Истинно верующему мирянину не нужны церковь и обряды, потому что вера, дарованная ему Господом, и есть церковь; также мирянину не нужно духовенство, так как он сам себе духовенство, – и слова свои и чаяния, исходящие от сердца, он возносит прямо к Богу, и, кроме искренности своей, не ищет иного посредничества; также не нужен мирянину папский Рим со всеми его посланиями, соборами, толкованиями но той причине, что счастливый христианин уже имеет книгу из книг, истину из истин, из множества нитей нить к вечному блаженству – Священное Писание.

Брожение в народе усиливалось. Все новые и новые проповеди Лютера были направляемы на подрыв власти папского Рима, против жирных, ленивых, похотливо-развратных попов, против папских прихлебателей-кровососов и против самого Папы Льва X, человека жизнерадостного, любящего веселье, попойки, устраивающего дворцовые оргии с комедиями, непристойными танцами, вином и женщинами. То тут, то там в Германии все чаще вспыхивали крестьянские восстания. Императору требовалось все больше усилий для своевременного обуздания всколыхнувшихся людских масс. И восставшие подавлялись с жестокостью и беспощадностью. Католичество же, против которого обратились все сословия, терпело крах. Римский Папа, с опозданием заметивший, что беспорядки в империи принимают слишком серьезный оборот, что уже не жалкий «Башмак» топчется на горе и не «Бедный Конрад» шествует с оглядкой по деревням, – а целое море вознегодовало от берега к берегу, Папа, обративший наконец внимание на Лютера, кормчего недовольных, пастыря заплутавших в поисках спасения, понял, что Лютер не какой-нибудь недужный припадочный монах, какие, бывает, время от времени объявляют себя то пророками, то мессиями, – а нешуточный враг папскому престолу и всей Римской курии, – и уже не был так весел. Теперь, упустив время, папский Рим потерял и возможность с легкостью придушить неугодного пастыря и тем покончить со всем движением. Также не помогли хитрости блудословий, и диспуты с Лютером ни к чему не привели. Тогда Лев X отлучил Мартина Лютера от церкви и прислал ему о том буллу. Но Лютер сделал ответный ход: как будто продолжая свою проповедь о ненужности посредника между Богом и человеком, давая понять пастве, что для истинно верующего человека, имеющего оправдание верой, Рим – ничто, он в Виттенберге публично сжег буллу…

До этих пор Мартин Лютер призывал народ к повсеместному истреблению католического духовенства и к реформации церкви, но обнаружив, что сословия разделились и, поставив свои цели, пошли дальше его призывов, и это повлекло за собой еще большие кровь и разрушение и развал империи, – Лютер понял, что он был всего лишь человеком, толкнувшим с горы камень, и лавина, которая от того камня произошла, стала уже неуправляемой. И если Лютер своим учением желал только расчистить дорогу нации, то лавина, вызванная им, грозила стереть с поверхности Германии все дороги. Не желая разрушения существовавших порядков, Лютер хотел провести преобразования лишь в одной комнате, но от того, что произошло, начинал разваливаться весь древний дом. Мартин Лютер спохватился и перестал призывать к кровопролитию и к гонениям попов-католиков, теперь он принялся проповедовать Реформацию без насилия. Но народ – крестьяне и плебеи – уже забыл о Реформации и пустился в сплошное насилие; напряженная дувшая тишина, время от времени прерываемая единичными всплесками волнений, стычек, погромов, вдруг обратилась бурей, грозой, трагедией – Крестьянской войной. Шварцвальд, Эльзас, Вюртемберг, Зальцбург, Франкония, Тюрингия и многие другие земли оказались охвачены огнем. Крестьяне повели войну против своих господ: горели старинные замки, рушились стены монастырей, растаскивалось на стороны церковное имущество. И направлял крестьян Томас Мюнцер, на знамени которого была изображена радуга, знак счастливого будущего, и начертан девиз: «Слово Господне да пребудет в вечности».

Мартин Лютер тем временем отрекся от крестьян и перешел на сторону князей и бюргеров. Он с горечью взирал на то, что происходило в стране, и не хотел признавать людей, творящих беззаконие, кровопролитие, смуту, детьми своей идеи, подвижниками своего учения. Он обращался к восставшим с просьбами и увещеваниями прекратить антибожеское действо и поладить с господами полюбовно; он призывал крестьян к смирению и терпению, а также к сохранению существующей власти, ибо она священна и на ней все держится, как тело на хребте, – сломи хребет, и все развалится, – так как нет в империи второй такой силы, какая оказалась бы способна обеспечить порядок. Но восставшие уже не слушали Лютера, более того – его, случилось в Орламюнде, побивали камнями, потому что уже не видели в нем духовного вождя, а видели княжеского приспешника, краснобая и блудослова. Народ быстро забыл своего любимца, потому что обрел другого любимца – не призывающего к терпению и христианскому смирению, а истребляющего огнем и мечом господ и попов, раздающего их богатства бедным, обещающего Германии единство, а простому народу власть. В те годы скрестились над империей два меча – учение Лютера и мечта Мюнцера. Народ, который долго терпел и которому терпеть уже было невмочь, из всех возможных дорог выбрал крайнюю, – быть может, самую простую, но и самую кровавую; из нескольких зол много терпевший народ выбрал худшее, потому что за этим злом как будто бы маячило счастливое будущее, да так близко – хоть руку протяни и садись на трон и правь, народ, Германией. Мартин Лютер ужаснулся и, представив на троне империи народ – темный, безграмотный, грубый, завшивленный, сокрушающий все, что выше его понимания или что никак не поместится в кошелку и не пригодится в хлеву, – призвал князей, дворян, бюргеров к истребительной борьбе против восставшей черни: «Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку. Поэтому, возлюбленные господа, придите на помощь, спасайте; коли, бей, дави их, кто только может, и если кого постигнет при этом смерть, то благо ему, ибо более блаженной смерти и быть не может». И господа собирали войска, и придумывали всякие обманы и хитрости – для подавления неблагородного, с черными пятками противника все средства были хороши. А Лютер призывал: «…с крестьян довольно и овсяной мякины; они не слушают слова и неразумны – пусть же внушат им послушание кнут и ружье, они сами того заслужили. Мы должны молиться за них, дабы они покорились; не будет этого, не должно быть места и для милосердия. Пусть скажут им тогда свое слово ружья, иначе они наделают в тысячу раз больше бед…». С обеих сторон лилась кровь. Горели замки, горели деревни. Изощрялись в жестокостях: вешали, сжигали, пытали, закапывали в землю живьем; унижали гордых – бесчестили, заносчивых принуждали облизывать крестьянскую задницу. И дворяне не оставались в долгу – крестьян, отведавших свободы, рубили на мелкие куски, выворачивали им суставы, простреливали одной пулей по нескольку человек, сдирали с живых кожу и надевали вновь, но задом наперед.