Белая вежа, черный ураган - Николай Андреевич Черкашин

от раны и уставился в небо. Убит. Почти убит… И тишина такая, будто полопались барабанные перепонки.

Его отнесли к медикам, стоявшим тут же, поблизости от прорыва, на окровавленной плащ-накидке и положили к ногам Мезенцевой. Рану она обрабатывала вместе с операционной медсестрой, землячкой из Питера.

Он безучастно смотрел на ловкие женские пальцы. Как неровно стекает кровь… Как будто она и не жидкость вовсе… А может, и в самом деле не жидкость она, а душа?..

Перетянув перебитые вены и наложив шины из дощечек, они передали лейтенанта в операционную палатку, где хирург, хотел сразу же ампутировать перебитую руку, но не успел – ему принесли еще одного раненого бойца – в предсмертной агонии.

Однорукого почти лейтенанта перенесли в кузов полуторки, приспособленной под санитарную машину: на крыше кабины, на капоте, на бортах были намалеваны крупные красные кресты. Машина двинулась вслед за частями, прорвавшими немецкое окружение под Новым Двором. Медленно, тряско, но все-таки двигались они на восток почти в полной ночной темени, зато в безопасности от воздушных налетов.

Ничего этого лейтенант Черкашин не знал. Он пришел в сознание на очередном ухабе, когда машину тряхнуло так, что все умирающие раненые пришли на минуту в себя. Лейтенант понял только то, что он еще жив, что он у своих и свои увозят его непонятно куда, но куда надо. Левая рука была рядом – плотно прибинтованная к туловищу, она, возможно, даже пришитая заново, как полагал Андрей, успокаивала больше всего. «Буду жить! – стучало в висках. – Буду жить!»

Ружейно-пулеметная пальба неистовствовала у самого Порозово или в самом Порозово. Будто трещал на все лады огромный хвойный костер, куда то и дело подбрасывали свежий лапник. Костер трещал, только подбрасывали в пламя не лапник, а человеческие, солдатские, жизни.

Глава двенадцатая. Твою дивизию!..

Добившись успеха под Порозово и Новым Двором, полковник Васильцов направил остатки своей дивизии, а также примкнувшие к ней остатки других частей через Ружанскую Пущу – в сторону Барановичей. После мощного прорыва продвигаться вперед стало намного легче и быстрее. Были случайные стычки с немецкими тыловыми подразделениями, реже – с фельджандармами и охранными частями. Но задор, обретенный под Порозово, гнал бойцов вперед, несмотря на нечеловеческую усталость и зверский голод. Все пайки и припасы были давно извлечены со дна вещевых мешков. Жевали подножные травы или пшеничные колосья, если попадались, подкармливались как могли в сельских хатах, били попутную дичь, а 2 июля захватили на шоссе Слоним – Барановичи конный обоз с нашими же, взятыми как трофей, консервами на складах в Пружанах и Слонима. Так немецкие трофеи, стали советскими трофеями, а по сути вернулись к тем, для кого это продовольствие и предназначалось – по прямому назначению. По такому поводу был устроен настоящий пир, штабные повара сварили кондёр, побросав в котел, где варилась тушенка, остатки всего съестного, что обнаружилось на дне солдатских «сидоров».

Шли быстро, набирая уверенность и теряя бдительность, за что и поплатились. При переходе железной дороги под Барановичами нарвались на бронедрезину, которая развозила охрану для мостов и переездов. Завязался бой – беспорядочный, бестолковый, как все внезапные бои. Бронедрезина открыла огонь из двух крупнокалиберных пулеметов. И хотя большая часть штаба и сопровождающих его подразделений преодолели насыпь, рельсы, кювет и скрылась в придорожном леске, полковник Васильцов, оглушенный близким разрывом гранаты, попал в плен вместе с тремя бойцами, которые пытались его перенести через железнодорожные пути. Полковника как ценную добычу немцы поместили в десантный отсек бронедрезины и повезли в Барановичи.

Васильцов пришел в себя и долго не мог понять, где он и куда его везут. Но все же сообразил, что он в плену, и пришел в тихий ужас от такого открытия. Что с остальными, что с Никой – где они все? Но потом его стал занимать главный вопрос – как отсюда сбежать. Не доезжая Барановичей, бронедрезина остановилась на полустанке и здесь же, в будке смотрителя переезда, Васильцова допросил немецкий майор через поляка-железнодорожника, знавшего столь же плохо русский, как и немецкий, языки. После безуспешных попыток объясниться и что-то вызнать Васильцова заперли в пристанционном сарайчике до приезда, как он понял, более толкового переводчика. Сарайчик, набитый всяким путейским барахлом, был совершенно не приспособлен для содержания пленных. Васильцов обнаружил в прогнившем деревянном полу большую щель, он тут же расширил ее с помощью пожарного топора, пролез в дыру и вылез прямо в некую придорожную канаву. Прополз вдоль полотна метров сто и замер; прислушался, осторожно осмотрелся. Его побег остался незамеченным. Оставалось перемахнуть через насыпь и скрыться в чапыжнике по ту сторону полотна, что он и сделал весьма успешно. Лунный полумесяц уже шел на закат, и все вокруг погружалось в полную ночную темень. Это было весьма на руку, пока он добирался до ближайшего перелеска, а среди деревьев пришлось двигаться на ощупь, и он едва не поранил глаз. Пришлось просидеть под елью пару часов, пока не начало светать.

Без оружия, без карты, без охраны, без корки хлеба и даже без фляжки с глотком воды (водка в ней давно закончилась) Васильцов ощущал себя Робинзоном, которого житейская волна выбросила на очень опасный берег. Он сидел на хвойной подстилке, обхватив колени и уложив на них голову. После всего пережитого сон, казалось, надолго покинул его. И вправду полковнику было не до сна. Как и где догнать свой штаб? Как там Ника без его мужского плеча? Где наши войска? В Жлобине? В Мозыре? В Могилеве?

Если он выйдет к своим в одиночку, без штаба – за такое дело и под суд отдать могут. Позор для командира дивизии шастать по лесам безоружным, без документов, а главное, без своих бойцов. Право, уж лучше бы оглушившая его граната прикончила его на месте…

Дождавшись слабого светания, когда стволы деревьев стали почти различимы, он двинулся в путь. Давние штурманские навыки помогли ему отыскать в звездном небе звезду, указующую восток. По ней и пошел, обходя бурелом и завалы сухостоя. Под утро путь ему преградила неширокая, но болотистая Щара. Разделся и, держа обмундирование и сапоги над головой, перешел-переплыл тихую теплую речку, радуясь давно забытым ощущениям купальщика. Через пару часов, когда уже совсем рассвело, преодолел речку с коварным названием Ведьма и двинулся, не таясь, в здешнем безлюдье в сторону Слуцка. Судьба ему благоволила. На второй день своего похода полковник Васильцов, переплыв такую же неширокую реку, как и Щара – через Случь, выбрался на берег, где, по его расчетам, немцев быть не должно. И не ошибся. Его встретил красноармейский дозор какого-то сводного, сколоченного на скорую руку полка. Бойцы отвели «окруженца» в штаб, размещавшийся в крайней на околице хате. Дежурный по штабу желторотый лейтенант, вчерашний курсант – номер 49-й дивизии ему ни о чем не говорил. Но зато он разбудил майора, который сразу же признал в Васильцове комдива и, не требуя никаких документов, отправил его с охраной в Могилев.

На том беловежская одиссея полковника Дмитрия Константиновича Васильцова и закончилась. Но тут же в его жизни открылась новая глава…

* * *

Боевой путь 49-й дивизии был недолог… В течение ночи на 25 июня 1941 года и наступившего дня ее полки отходили в направлении Беловежской Пущи, и к позднему вечеру части дивизии укрылись под сенью векового леса.

По-видимому, уже 26 июня 1941 года дивизия углубилась