Сергей Городников - Порученец Царя. Персиянка

– Как?! – захрипел он в приступе бешенства.

Тут же заметил, что нечаянно откинутый край одеяла обнажил вмятину от мужского тела на его месте на постели.

– Он?! – Разин взревел, как раненый лев. – Царский посланец!

Глаза его засверкали неистовой яростью. Княжна, свежая и красивая спросонья, потянувшись было к нему с улыбкой счастливой радости, отшатнулась и побледнела. В её страхе ему почудилось непроизвольное признание, и голова казачьего вождя судорожно задёргалась. Блеск в голубых глазах падающей звездой устремился в глубину зрачков, где и погас, и глаза подёрнулись туманом безумия.

– ... ключи... споила... чтобы здесь. Со своим любовником... на моей постели... – слова выпрыгивали из него и с трудом выстраивались в предложение. – Подлая изменница! – Тень от поддетого ногой одеяла дёрнулась по полу, отчего ему почудилось, что кто-то шевельнулся под кроватью. Задыхаясь, он рванул у горла, разорвал рубаху, вдруг схватил дрожащей рукой пистолет и клацнул в мгновение отведённой собачкой курка. – Убью!! Убью обоих!!

Выстрел под кровать слился с испуганным женским вскриком, и облако порохового дыма закрыло от него постель и девушку.

Кромешная тьма обступала Удачу со всех сторон, казалось, изготовилась навалиться на него и задушить в своих объятиях. Мягкая куча, на которой его оставили лежать, пахла старым тряпьём мужской одежды, но он притерпелся к этому запаху и перестал замечать его. Чего он не в силах был не ощущать, так это парусиновой ткани, которая спеленала его, как паучья паутина залетевшую в неё жертву. Чтобы ослабить ощущение беспомощности, он расслаблялся всеми мышцами, вытягивался, и, вопреки намерениям врагов, верёвки не давили ему тело, а в некоторых местах и обвисли. Ему даже удавалось шевелить пальцами и локтями. Воодушевлённый определённой подвижностью рук, он принялся обдумывать способы, как бы в его положении добраться до узлов верёвки. Попробовал согнуть ноги к спине, и после определённых усилий пальцы левой руки нащупали тот узел, что был на щиколотках. Однако развязать узел мешала парусина. Он не отчаивался. Впереди были обещанные воеводой сутки на размышления, то есть предстоящая ночь, за ней день и вечер.

В запасном складе корабля, где его оставили лежать и заперли, помимо кучи тряпья был только деревянный ящик в углу. Он это заметил, когда горела свеча. Вдруг он припомнил, что свеча была в светильнике, который висел на вделанном в стену крюке, а крюк торчал на уровне плеча воеводы. Подумав, как бы им воспользоваться для освобождения от верёвок, он вдруг ясно представил себе возможный способ. Стоило попытаться. Что он и сделал.

Скатившись с тряпья на жёсткий пол, он елозил по нему, пока не задел ногой угол ящика. Затем носками сапог поддел ближайшую тряпку, подпихнул к торцу ящика и подошвами уплотнил её. Так же он поступил с другой тряпкой, с третьей и с остальными, образуя новую кучу. Постепенно ему удалось создать что-то вроде тряпичного склона. Позволив себе короткий перерыв, он ещё раз тщательно обдумал последовательность своих действий. Всё зависело от выполнимости самого первого их них. Отринув сомнения, он со змеиными извивами тела заполз на сложенный из тряпок мягкий склон, с него упёрся плечом в верхнюю грань ящика и медленно, чтобы не сорваться с края, перевалился спиной на крышку. Когда это получилось, вздохнул с облегчением, – начало, как будто, оказывалось удачным.

Переваливаясь, елозя лопатками на крышке, он забрался на неё спиной и ягодицами, и, наконец, стало возможным принять сидячее положение на самом краю ящика. Он посидел так, пока не привык к ощущению новых способностей к перемещению своего замотанного и связанного тела, и подвинулся к стене, в которой торчал крюк со светильником. С опорой плечом на эту стену он встал на ноги, понемногу распрямился. Удерживая равновесие, чтобы не повалиться обратно на пол, стал короткими прыжками передвигаться вдоль стены, пока не ударился защищённой парусиной щекой о жёсткий светильник. Это обрадовало его, как мало что радовало в уже прожитой жизни. Первая часть предприятия по собственному освобождению была завершена. И он сразу же приступил к следующей.

Нащупал подбородком острый загиб крюка, вытянулся на носках и, прижимаясь плечом, зацепил за него, за этот железный загиб самую верхнюю, наплечную петлю крепкой верёвки. Осторожно приседая, он вылез из удерживаемой крюком петли и опять выпрямился, зубами снял верёвку с железного загиба. После чего напряг предплечья и поводил ими, чтобы верёвка зашуршала, заскользила по парусине. Другие верхние петли ощутимо расширились за счёт уже снятой, а стоило только пошевелить руками и телом, они начали сползать к животу. У пояса верёвка была завязана несколькими узлами, но при втягивании живота оказывалось возможным двигать руками и под парусиной согнуть их в локтях. После непродолжительных усилий ему удалось переместить кисти к животу, затем к груди и, в конце концов, дотянуться пальцами до дыры прорези у лица. Треск разрываемой плотной ткани показался ему оглушительно громким, и он покрылся холодным потом от мысли, что за дверью стоит стража и может услышать странные звуки, поднять тревогу. Застыв изваянием, он напряжённо вслушивался в тишину, пока не убедился, что за дверью ни единый шорох не выдал признаков человеческого присутствия. Успокоившись, он разорвал парусину ещё немного, чтобы дыра стала достаточной для освобождения не только рук, головы, но и плеч. И наконец смог развязать узлы на поясе и у щиколоток и вылез из обмотанной верёвкой парусины, словно бабочка из своей куколки.

16. Жертвоприношение

Двадцать четыре весла струга казачьего вождя давно высохли и были похожи на лапы чудного зверя, упрятанные до поры, когда придёт время опять выпростать их, чтобы возвращаться против течения обратно к Астрахани. Весь пасмурный и короткий из-за низких тяжёлых туч день струг без управления плавал в широком устье, где его перестало сносить в море. Промозглый ветер, повсюду хмурая рябь были под стать сумрачному, хмельному настроению Разина. Вся палуба была устлана дорогими пёстрыми коврами. Персидские ковры были наброшены и на борта, свисали с них к тёмной воде и отражались в ней, будто наполовину утопленные под воду. Загорелые до бронзового оттенка кожи, самые верные атаману гребцы и трое пушкарей сидели и полулежали на шёлковых подушках казачьим кругом, вместе с дюжиной наиболее влиятельных старшин пировали без перерыва с самого рассветного часа.

Словно былинный древнерусский князь с ближней дружиной, Разин пил на равных со всеми. Он возлежал на таких же, как все подушках, спиной к кормовому возвышению, где красовался голубой парчовый шатёр княжны, тот самый, в котором отец вёз её жениху в Ленкорань. Казаки чуяли, атаману не до слов, а потому пили много, но говорили скупо, чтобы лишним высказыванием не пробудить гнев вождя. Знали, в гневе он был страшен самому чёрту. Время от времени пушкари поднимались со своих мест, пошатываясь, заряжали медные пушки и, как громовержцы палили в небо, однако и им не удавалось отвлечь своего атамана от тяжёлых дум. Ни разу с утра он не глянул на шатёр, и персиянка из шатра тоже не показывалась.