Александр Крашенинников - Слуга злодея

Вертухин не смел поднять на него глаза.

Шешковский зашел за его кресло и сдвинул какие-то рычажки, установленные с задней стороны подлокотников. Тотчас руки Вертухина, лежавшие на подлокотниках, охватили железные скобы. Вертухин дернулся и хотел было закричать, но ужас перекрыл ему дыхание — таким страшным в своей простоте и непостижимости казалось ему происходящее.

Шешковский наступил на полосочку в паркете, и кресло вместе с окостеневшим Вертухиным поехало вниз, под пол. Когда голова и плечи Вертухина оказались на уровне пола, сиденье кресла внезапно отделилось, внизу его подхватили чьи-то руки, и Вертухин повис, опираясь единственно на подлокотники.

Тотчас с него сдернули штаны, свистнули розги. Вертухин выгнулся — больше от неожиданности, чем от боли.

Шешковский выступил из-за кресла и опять начал прохаживаться по кабинету, временами поворачиваясь к торчащей из-под пола голове Вертухина.

— Вот ты, я слышал, баишь, голова, — начал вдруг он. — Голова у тебя есть, а задницы нету. А голова без задницы все одно что задница без головы. В наш век приличествует учиться пристойности и скромности у тех, кто сызмала бережет заднее место. Ежели он его не бережет, то голове сидеть будет не на чем и толку от нее не будет, какая бы она ни была умная…

Вертухин под ударами розог извивался, как пескарь на берегу, а Шешковский покойно, монотонно продолжал свои нравоучения:

— Кто не думает о важных частях, из коих состоит тело, не сообразит в этой жизни и малой доли того, к чему призван. Есть люди поболе тебя, но они потому и поболе, что берегут свою жопу. Посему вот тебе мой совет: думай сначала о том, на чем сидишь, а потом обо всем другом. Это верный способ научиться благонравию…

Вертухин был наслышан о великой способности начальника Тайной экспедиции к пустословию и поучениям, но не думал, что они изливаются на людей в такие критические моменты. Его, впрочем, больше тревожила не задница — он о ней как раз побеспокоился, Шешковский тут возводил на него напраслину. Он думал, как бы у него не вывернулись руки из плеч. Руки у Вертухина были слабы и негодны для удержания тела над пропастью, где — он видел краем глаза — стояла та же тьма, что в кабинете Шешковского.

Он почувствовал, что в следующую секунду сорвется вниз, а руки останутся наверху и он повиснет, как тряпичный заяц, коего держат за передние лапы.

— Довольно! — крикнул вдруг Шешковский в глубину под Вертухиным.

Удары прекратились, потом Вертухин почувствовал, что ему подтягивают штаны. Вслед за тем вынырнуло снизу сиденье кресла, мягко стукнули защелки, и кресло с сидящим на нем Вертухиным поехало вверх.

Неслышный, как призрак, служитель зажег свечи. Кабинет, по-прежнему лишенный дневного света, озарился желтоватыми неверными отблесками.

— Ну-с, продолжим разговор, — проговорил Шешковский, нажимая на рычажки на подлокотниках и освобождая руки Вертухина, и прошел к столу.

Вертухин подвигался в кресле, приходя в себя.

— Встань-ка, — сказал Шешковский и добавил без всякого чувства: — Сидеть, чай, неспособно.

— Я — солдат! — возразил Вертухин, выпрямился и как бы даже крепче прилип к креслу.

Шешковский пристально и с некоторым испугом посмотрел на него и ничего не сказал. Никогда еще он не видел человека, который был удовлетворен поздравлением с праздником задницы и даже чувствовал себя благостно.

Глава четвертая

План освобождения России

— Приступим к делу, — сказал Шешковский, садясь на свое место. — Сей урок был совершен, дабы привести тебя в чувство. Теперь о нуждах…

Вертухин слушал властителя дум и задниц всея Руси так, словно от этого зависело, жить ему или не жить.

Шешковский придавил лежащую перед ним бумагу своим маленьким сухоньким кулачком.

— Злодей захватил половину России, — снова начал он. — У него в шайке, сказывают, пятьдесят тысяч людишек. Крепости сдаются ему одна за другой, войска государыни опаздывают и не могут окружить вора, — Шешковский замолчал как бы не в силах продолжать и вдруг остро посмотрел Вертухину прямо в глаза.

Вертухин попытался было отвести взгляд, но не смог — сидел, как завороженный.

— Откуда у неграмотного бездельника эдакая способность к военному делу? — продолжал Шешковский. — Кто подвигает его уходить от регулярных войск с таким умением? Почему он разоряет страну и сеет смуту? По всему Уралу в домнах сидят «козлы», литейные заводы брошены, для пушек государыни скоро не будет ни бронзы, ни чугуна. Людишки жгут помещичьи усадьбы и свозят злодею зерно. По Волге, по Каме, по реке Урал это зерно отправляют к Каспийскому морю и дальше в Персию и Турцию. Этот лютый и всеядовитый змей умертвил священников вместе с женами двести тридцать семь человек, разорил четырнадцать монастырей и шестьдесят три церкви. Почему происходят эти окаянные дела?

Вертухин осторожно повернул голову направо, потом налево, будто в поисках источника несчастий, и наконец возвел очи горе.

— А я тебе скажу, — Шешковский снова поднялся из-за стола и начал ходить по кабинету, искусно минуя пыточное кресло и спрятанную в паркете педаль. — Турция! Бусурмане ищут выгодного мира и хотят великий урон государству нашему нанести. С божьей помощью флот наш потопил турецкие корабли при Чесме и в других местах. Генерал Румянцев разбил войска союзника султана крымского хана Каплан-Гирея и вернул России принадлежащий ей по достоинству Крым, — Шешковский вытащил из ящика стола географическую карту и раскинул ее на столе перед Вертухиным. — Генерал Суворов искусно бьет турок в Болгарии… — начальник Тайной экспедиции забросил свои маленькие ручки за спину и, подняв подбородок, снова начал ходить по кабинету. — Что сделал бы ты на месте турецкого султана в столь удручающих обстоятельствах? — он повернулся к Вертухину.

Вертухин не знал, что сказать, будучи угнетен вопросом, а еще более доверительными речами Шешковского — через пару минут после того, как тот высек его розгами.

— В сем положении, — продолжил Шешковский, не дождавшись ответа на свой вопрос, — султан способен единственно на злоухищрения, коим он и предается…

— Позвольте вашего снисхождения, — сказал вдруг Вертухин, рассматривая карту, — Константинополь расположен не на берегу Черного моря, однако же на равном удалении от моря Черного и моря Мраморного.

— О, да ты, брат, учен и глазаст, — Шешковский подошел к столу. — Мы в тебе не ошиблись, — он сгреб карту, кое-как свернул ее и бросил в ящик стола. — Слышал я, ты был в плену у бусурман?