Владимир Буров - Семнадцатая карта

— Мы пишем вместо Эдика.

— Какого еще Эдика-слово на х? — Федор тупо смотрел в тетрадь. Можно было подумать, что он не умеет читать. А может, и не умел. — Слово на Х а ослабленном значении — его знает. Да, нет, конечно, читать прапора обязаны уметь. Они же зеков каждый день на Зоне считают. — Фамилия?

— Чья, простите? — спросил Вова.

— Ваша, чья еще? — спокойно спросил Федор. Он был уверен, что тут дело нечисто. Писание — это только для отвода глаз. Но наркоты вроде не было. Водки тоже не нашли, как ни искали.

— Че вы тут делаете? — опять спросил Казанский. Он оглядел обоих парней и добавил: — Слово на букву Е — что ли? Это, между прочим, запрещено. Кто вам дал ключ?

— Да мы… — начал Витя.

— Ладно, сейчас проверим, — Федор поднял рацию. — Как ваша фамилия? — опять спросил он.

— Чья? — спросил опять Вова.

Прапорщик почесал карандашом лысину под фуражкой, но быстро на этот раз у него не получилось придумать какую-нибудь — слово на е — поговорку, и он сказал:

— Да твоя — слово на б — чья же еще?

— Ну может его, — Вова кивнул в сторону Вити.

Федор сел, сделал глоток еще горячего чифира из эмалированной кружки и снял фуражку.

— Достали вы меня, умники, — сказал Федор Казанский. — Сейчас если окажется, что вы врете, дешево не отделаетесь. Ребята, у вас палки с собой?

— С собой! — прапор и сержант, потрясли черными блестящими дубинками. Они перестали расхаживать по складу и стояли со сложенными внизу живота руками.

— Моё… — начал Витя, но Федор его прервал.

— Хуё-моё. — Как будто он только этого и ждал.

— Моя фамилия Пелевин.

Казанский посмотрел на Вову. Тот понял, что лучше больше не тянуть с ответами на простые вопросы.

— Сорокин.

— Что Сорокин?

— Владимир Сорокин.

— В натуре, что ли? — спросил второй прапорщик.

— Да косят, чай, — сказал маленький рыженький сержант Валера. Он только недавно устроился работать на зону. Леонида Радзинского он заколебал тем, что всякий раз предлагал ему принести чай или шоколад. И каждый раз забывал имя Эдик, назвал серьезно:

— Леонид, — Как царя Спарты, погибшего в битве с Ксерксом при Фермопилах.

А старлею оперчасти Виктору Ерофееву он уже два раза успел предложить стучать на прапоров.

— С этими всё ясно, — сказал Казанский, — вызывайте ДПНК.

Далее, Пелевин и Сорокин работают на компьютере в офисе Виктора Ерофеева, а Эдик Радзинский сидит в коридоре и тонко воет:

— О-о-о! Дайте хоть покурить.

Иногда ему из открытой настежь двери бросают бычки.

Вызвали ДПНК. Позвонили Ерофееву. На следующий день всё узнал и Кум, и Замполит. Только от Асма удалось пока скрыть факт нарушения режима.

— Не говорите ему пока ничего, — попросил Кум Замполита. — Товарищ Асм всего несколько дней на зоне. Такое происшествие может его травмировать.

— У него большой… психологический механизм в душе, — начал замполит Бычин, — выдержит. Вот только нас он не похвалит за нарушение ночного режима.

И они решили посадить зеков, косящих под Пелевина и Сорокина, прямо в кабинет Виктора Ерофеева. Дали настоящий компьютер, два блока Мальборо, банку кофе Амбассадор, пачек десять чаю, шоколад, шпроты и ящик американской тушенки. И сказали:

— Только пишите. — Фантастика.

Высокий, голубоглазый Кум стремительно вошел в кабинет своего заместителя и отчетливо, но мягко спросил потенциальных осведомителей:

— Фамилии?!

— Витя Пелевин.

— Вова Сорокин.

— Действуйте, ребята, — напутствовал писателей начальник оперчасти. — А этот волосатик, — он повернулся и презрительно посмотрел на опального драматурга. Пауза затянулась. Но главный опер закончил просто: — Пусть — слово на х — сосёт. Не можешь трахаться, соси, понял! — добавил Малиновский. Уходя он бросил, не оборачиваясь:

— Нашелся еще Элтон Джон…

— Фанташтика, — прошепелявил Эдуард Радзинский. Он сидел на корточках в коридоре и иногда потихоньку плакал.

Вышел Виктор Ерофеев.

— Ну ты чего здесь сидишь? — спросил он Эдуарда Радзинского. — Иди в отряд. Не надо было вола — слово на букву е. — Нашел себе рабов.

— По вашему примеру.

— Что? Что ты сказал, я не понял? А ну пошел вон отсюда! Ты с кем себя ровняешь, подлец? Ты за что здесь сидишь?

— За распространение наркотиков. Но мне подкинули. Вы же знаете.

— Вот и заткнись, любовь моя Меделиновый Картель.

— Разрешите мне хоть чем-то помочь великому празднику ликвидации Зоны.

— Ну, хорошо, ты меня разжалобил. Сиди здесь и разноси листы сценариев.

Так он и делал. Сорокин и Пелевин распечатывали несколько листов на принтере и звали Эдика:

— Кам хире.

А иногда из кабинета раздавалось:

— Да заткнется ли он когда-нибудь, наконец?

В ответ Эдик начинал еще выше произносить свое знаменитое:

— О-о-о! — Так, что все буквы сливались в одну протяжную. — Ооо!

Сцена напротив клуба. Народу на скамейках еще немного. Но представление уже началось. В глубине, в углах сцены стоят двое в персидских костюмах с голыми животами и периодически кричат разную ерунду. Одна — это женщина, доктор экономических наук, академик Ирина Владимировна Ахатова. Она кричит каждые пятнадцать секунд:

— Американский доллар рухнет через две недели. Американский доллар рухнет через две недели. Американский доллар рухнет через две недели. — И все это на полном серьёзе.

С другой стороны пузатый мужик в чалме с длинным бородавчатым носом каждые пятнадцать секунд кричит, поднимает руки перед собой и вертит ими игриво. Он кричит через другие пятнадцать секунд. Получается, что эти ребята оживляют сцену своими возгласами через каждые семь с половиной секунд. Она свою знаменитую фразу про американские доллары, а он:

— Вот они ручки-то! Вот они ручки-то! Вот они ручки-то! — Роль его исполняет известный финансовый воротила по фамилии Тар. С рожей больше похожей на жопу. Для этого случая его немного загримировали. Голубая мечта Тара сегодня осуществится.

— Кам хире!

— Не пойду. Дайте сначала сигарету. Целую. Почему вы ведете себя, как свиньи? Я что, вам сигарет не давал? — Эдик встал в дверях.

— Без фильтра, — сказал Виктор Пелевин.

— Не мы отдали этот приказ, — сказал Владимир Сорокин.

— Мы вообще не имеем права давать тебе ничего.

— Поэтому бросаете бычки, — сквозь слёзы проговорил Эдуард Радзинский. — Так не делается.

— Че будем делать? — спросил Пелевин.