Паулина Гейдж - Искушение фараона

За спиной постепенно исчезал храм Нут; носильщики устали и шли теперь медленнее. Свет факелов здесь был ярче – обитатели северной стороны легко могли нанять факельщиков для освещения улицы в ночное время. Хаэмуас устроился поудобнее на подушках, прислушиваясь к перекличке между ночной стражей и своими телохранителями. Время от времени Рамоз, его глашатай, громко предупреждал о приближении царевича, и Хаэмуас видел, как прохожие склоняют колена, опускаясь прямо в дорожную пыль, и касаются лбом земли, оставаясь в такой позе, пока его носилки не скроются из глаз. Но прохожие попадались редко. Люди сейчас дома, ужинают или же собираются на встречи с друзьями. Ночная жизнь города пока не началась.

Вскоре Хаэмуас услышал голос собственного привратника; ворота скрипнули и распахнулись. Его приветствовали стражники, стоявшие на постах вдоль наружной стены, сложенной из земли и кирпича. Ворота за его носилками с лязгом захлопнулись.

– Опустите носилки, – приказал Хаэмуас. – Дальше я пойду пешком.

Носилки тотчас же опустились на землю, и Хаэмуас вышел, кивнув Рамозу и своим воинам. Он зашагал по дорожке, ведущей в сад. Отсюда можно было свернуть и на другие дорожки – одна вела в заросли кустарника, за которыми раскинулись пруды, где разводили рыбу. Сейчас, в темноте, в той стороне виднелись лишь неясные темные пятна. Еще одна дорожку вела к хозяйственным постройкам – кухням, амбарам и мастерским, в которых трудились слуги. Другая – к небольшому, со вкусом отделанному домику, где жили наложницы Хаэмуаса. Их было немного, и Хаэмуас нечасто навещал это уютное гнездышко или же приглашал кого-то из них к себе на ложе. О них заботилась его жена Нубнофрет, как заботилась она и обо всем прочем в своем домашнем хозяйстве, строго соблюдая требования разумного и практичного ведения хозяйственных дел. Хаэмуас в эти дела не вмешивался.

Дорожка бежала теперь вдоль стены господского дома, повернув на углу направо; она вывела его к центральному входу, украшенному белыми колоннами, расписанными яркими красными и синими птицами, которые в своих острых клювах несли пальмовые ветви и речную траву. Дальше тропинка вела через аккуратные, ухоженные лужайки, мимо сикомор, туда, где к неспешному потоку реки спускались ступени, выложенные из белого камня. На пересечении тропинок Хаэмуас остановился и прислушался, глядя в сторону Нила. Был конец акхета. Река все еще оставалась полноводной, сине-коричневые струи, дающие жизнь и плодородие, стремительно неслись вперед, но вода уже вернулась в свои берега, ежегодное половодье миновало, и крестьяне начали бросать семена в напитавшуюся соками землю. Развесистые пальмы, окаймлявшие оросительные каналы, колючие акации, сикоморы стояли покрытые блестящей свежей бледно-зеленой листвой, и в саду Хаэмуаса буйные заросли цветов притягивали глаз и услаждали обоняние. Самих цветов Хаэмуас в темноте не видел, но их благоухание наполняло все вокруг.

Он смотрел, как в темной воде робко отражается первый свет народившегося месяца и река то сияет ярким серебром, то вновь погружается в непроглядную тьму. Ночной ветерок шевелил прибрежные кусты, приподнимал ветви больших деревьев. Ведущие к воде ступени манили спуститься, и Хаэмуас позавидовал Гори, который сейчас, должно быть, уже удобно устроился на дне своей лодки, рядом с ним верный Антеф, удочки уже закинуты, а сами они смотрят на звезды и болтают о том о сем. В ночи раздавалось журчание фонтана, а внизу, под каменным основанием, все еще хранившим дневное тепло, слышались вздохи и сопение обезьян, прячущихся в своем излюбленном уголке.

– Хорошо бы сейчас прокатиться по реке, – заметил Хаэмуас, обращаясь к своей терпеливой свите, – но следует, пожалуй, проверить, как обстоят дела дома.

Про себя он подумал, что еще один час на реке не принесет ему пользы – слишком он устал. В легких как будто скопился тяжелый воздух, осела вся пыль древней гробницы. Болели ноги. Самое лучшее сейчас – это массаж, а потом – хороший сон.

– Рамоз, – обратился он к глашатаю, – скажи жене, что я вернулся и проследовал в свои покои. Если уже прибыли носилки Пенбу, я просмотрю все письма из Дельты, какие доставили в мое отсутствие. Ибу скажи, что ужинать я буду немедленно, а Каса подождет с массажем, пока я не закончу всех дел с Пенбу. Амек здесь?

К нему с поклоном приблизился капитан телохранителей.

– Сегодня я уже никуда не пойду. Можешь снять с караула своих воинов. – И, не дожидаясь ответа, он прошел внутрь, мимо искусно украшенных колонн.

В просторном зале для приемов, где обычно собирались и развлекались гости, царила прохлада. Пол здесь был выложен однотонными плитами – черными и белыми; оштукатуренные стены расписаны сценами из жизни его семьи: вот они охотятся на болотах, вот удят рыбу или просто отдыхают в саду в тени деревьев. Хаэмуас потребовал, чтобы при украшении зала использовались только традиционные, известные с древних времен цвета – белый, черный, желтый, синий и красный. Немногие имевшиеся здесь предметы мебели, предназначенной для гостей, также отличались простотой и совершенством форм. Изготовлены они были из древесины ливанского кедра и инкрустированы золотом, слоновой костью и ляпис-лазурью.

Здесь Хаэмуасу удалось противостоять требованиям жены. Она-то совсем не хотела, чтобы их гости думали, будто у могущественного царевича и жреца Хаэмуаса, сына фараона и фактического правителя Египта, дурной вкус, но после ожесточенных споров ей пришлось уступить.

– Я – потомок царской семьи Египта, – Хаэмуас даже повысил голос, чего обычно не делал, – а Египет многие хентис подавал пример остальному миру во всем, что касается моды, управления страной, законов дипломатии! Мои слуги – чистокровные египтяне, мою семью охраняют египетские воины, а не грязные наемники-чужеземцы! И мой дом – это святое убежище для египтянина!

– Твой дом – настоящий мавзолей, – холодно ответила тогда Нубнофрет, ничуть не обескураженная тем, что ее супруг внезапно вышел из себя. – И я не желаю, чтобы меня называли женой Хаэмуаса-мумии. На знатных иностранцев мы производим весьма странное впечатление. – Она подтянула повыше платье на широком плече, поправила на шее массивное золотое украшение с желтыми эмалевыми цветами.

– А я не желаю идти на поводу у того скопища разношерстного сброда, в которое ныне превратился Египет! – отрезал Хаэмуас – Нубнофрет, ты только взгляни на себя! Ты – урожденная царевна чистейших кровей, а ходишь разряженная в иноземные одежды! Ты напоминаешь мне эти отвратительные цветы, маки, которые все так жаждут посадить у себя в саду только потому, что их завезли из Сирии! А что за цвет! Пурпур! Просто возмутительно!