Денис Субботин - Ларец Самозванца

— Ну-ка! Думайте лучше, как нам внутрь попасть! Сдаётся мне, та дверь чуток попрочнее будет!

— Тю, попрочнее! — изумлённо присвистнул стрелец. — Да я вмиг её… прикажи, сотник!

— Приказываю! — поколебавшись больше для порядка, решительно сказал Кирилл. — Давай, Павло!

Подготовить гаковницу к выстрелу было делом недолгим. Четверти часа не прошло, как грянул выстрел, и двор заволокло очередным облаком едкого, непролазного дыма. Кирилл, впрочем, еле-еле успел собрать вокруг себя своих ратников. Им он доверил атаковать в первых рядах… Они и ринулись, пока дым не сошёл, и живые защитники не видели, куда стрелять…

Дверь была снесена. Меткий выстрел — а Павло не зря таскал за собой тяжёлую гаковницу, стрелять из неё явно умел совсем неплохо — снёс верхнюю часть и покосившаяся тяжёлая плаха из трёх сколоченных вместе досок навернулась внутрь. Хорошо бы — подумалось Кириллу на бегу — кого-нибудь ей ещё и придавило. Впрочем, это было бы уже слишком хорошо…

В самый последний момент, когда они уже взбегали по скрипучим, проседающим под весом настоящих мужчин ступенькам на крыльцо, его отпихнули, обогнав, сразу трое. Ну, двое — Шагин и Прокоп имели на это право, заботясь о господине и по долгу своему, не только по воле сердца. Но третий…

— Никита, назад! — рявкнул Кирилл и сделал это зря…

Уже стоя в дверях, мальчишка вздрогнул, запнулся и не успел увернуться. Две стрелы сразу пробили ему тегилей, глубоко засев в груди. Кирилл перепрыгивал уже через упавшее тело. Скорее всего, через мёртвое тело…

Никита косарь, младший сын кормилицы Кирилла, в силу своего возраста был им опекаем и любим. Семнадцатая весна только-только исполнилась ему, он был худ, и на костях ещё не наросло дурное, а кто-то говорил — доброе мясо, ещё не перевился он тугими жилами, а на руках с тонкими пальцами ещё не появилось характерных мозолей и шрамов. От меча, от щита, от копья, от скобы пищальной, от тетивы… Не успел! Он ещё ничего не успел, Никита, сын Митрохи Косаря, пошедший в свой первый поход…

Ярость захлестнула сотника, и он не просто ударил, врываясь в шинок — ударил жёстко и неотразимо. Сабля взвизгнула, разрывая медные кольца древнего, как сама Земля доспеха, а обладатель его закричал неожиданно тонким голоском, хватаясь за распоротый живот, из которого хлынули наружу кровь и кишки. Вот через него Кирилл перешагнул без тени сожаления. И тут же ударил вновь, разя наповал уже второго врага. Спину ему — как всегда — прикрывал оскалившийся в гримасе ярости Шагин. Крымчак тоже видел, как упал юнец, его крестник, он тоже больше не брал пленных…

Им совсем немного пришлось сражаться здесь в одиночку. Стрельцы и казаки, да и собственно ратники ударили через окна, полезли через дверь и немногочисленный, а вернее — меньший числом противник не устоял. Не мог устоять! С яростными криками они ворвались в главный зал, где стояли столы и горел очаг…

Разбойников здесь не было — видно, нашёлся умник, который понял, что этот зал им всё равно не удержал. Здесь вообще было всего четыре человека, все — мёртвые. Истерзанные. Не сразу даже понятно было, что — женщины…

Потом — разглядели. Сложно вообще-то не угадать было, кто, когда особенно присмотришься…

— Как же… зачем же они так! — сглотнув плотный глоток, тихо прошептал Прокоп, опуская саблю.

— Пленных не брать! — громко приказал Кирилл. — Всех — под корень, сволочей!

Его слова не встретили сопротивления…

11

Взбежав по лестнице на последний поверх, под самый чердак, Прокоп на миг остановился — перевести дыхание — и тут же бросился вперёд. Присел — и сабля со свистом пронеслась в пяди от непокрытой головы ратника. Тут же он сам крутанулся, выбрасывая дорогой испанский клинок влево — сталь вошла в мягкое, раздался жалобный всхлип… Прокоп не пожалел и ничто не дрогнуло в его душе, даже когда он увидел, что перед ним лежит труп совсем ещё молодого разбойника. Ему вряд ли минуло двадцать лет, а если даже минуло — то ненамного. Мальчишка! Совсем мальчишка… Таким же был Никита. И чем перед этим мальчишкой, одним из воров, провинились женщины? Да в любом случае, если даже провинились, покарали их слишком жестоко. Нельзя так! Не по божески!

Спереди донёсся сабельный перезвон, и Прокоп поспешил туда. Как оказалось, он успел как раз вовремя. Впереди сразу трое разбойников — один из них отличался огромным ростом, наседали на атамана казаков, Дмитра. Удивительно, но для казака тот дрался слишком неумело, беря неумеренной храбростью и диким желанием. Сабля его визжала, словно от боли, ударяясь о вражеские сабли. Дважды Дмитр был близок к смерти… Но тут с одной стороны подоспел Прокоп, с другой набежали казаки и стрельцы… с врагами было покончено, и только огромный вор дрался, как проклятый, раскручивая дубину и кроша рёбра и челюсти как заведённый. В какой-то миг самые смелые отхлынули — перевести дух и задавить боль в рёбрах, и почти тут же кто-то, сумевший приглядеться, воскликнул изумлённо:

— Братцы, так это ж — баба!

Стыд заставил их забыть про боль и смерть. Стыд бросил их вперёд. Ничто не может спасти медведя, если на него бросается свора. Ничто не могло спасти медведеподобную бабу, когда на неё, презрев опасность и горя желанием смыть позор, со всех сторон бросились воины. Чей-то шлем гулко врезался ей в голову, кто-то запрыгнул на плечи, пережимая глотку сильными пальцами… Сначала, она рухнула на колени. Потом, так и не сумев сбросить со спины смельчака, вовсе потеряла сознание…

На шум прибежал сотник Кирилл. Мрачный, злой, весь какой-то взъерошенный, он выслушал короткий доклад Прокопа и только коротко кивнул, явно торопясь дальше в бой.

— Так что с ней делать-то? — не выдержал кто-то из казаков.

— Ваша! — мрачно сказал сотник, оборачиваясь на ходу… И ушёл.

Ну, богатырская там баба, или обычная, а что с ними делать в таком случае, знали все. Из уважения к её недюжинной силе и статям, когда распинали — как принято, за руки и за ноги, вместо верёвок или арканов взяли сыромятные вожжи. Пусть-ка попробует разорвать. Одежду рвали без жалости — ей она больше не потребуется. И только одного не сделали — не стали забивать в рот кляп. Сейчас, сразу после боя, её крики только больше распалят!

Белое женское тело, совершенно обнажённое, распятое и раскрывшее все бабские тайны, лежало перед ними. Вокруг столпилось никак не меньше двух дюжин — казаки, стрельцы, ратники… и никто не торопился стать первым.

— Прокоп, хочешь? — предложил кто-то.

— Я? — удивился Прокоп, вообще-то редко отказывавшийся от дармовщинки. — Нет… Вон Вилько её придушил, ему и баба в руки!