Генри Хаггард - Мари

Через холм, извиваясь между лежавшими там грубыми скалами, бежали песчаные тропинки. Кратчайшая дорога к различным местам по соседству пролегала через него и, хотя ни один зулус никогда не осмелится ступить туда ногой между заходом и восходом солнца, в дневное время туземцы пользовались этими тропинками свободно. Но я предполагаю, что они, чтобы умилостивить злых духов, проходя тут, бросали камни и во многих местах возвышались целые кучи их.

Мой Ханс, хоть он никогда не ступал на это место до этого, знал все традиции и ритуалы, свойственные местным народам, необходимые для того, чтобы предотвратить пагубное влияние духов. Во всяком случае, когда он подошел к первой же куче, он бросил на нее поднятый с земли камень и попросил меня сделать то же самое. Я засмеялся и отказался выполнить это, но, когда эта сцена повторилась возле следующей кучи, Ханс уселся на землю и начал стонать, давая клятвы, что он не ступит ни шагу дальше, пока я не сделаю приношение духам.

— Но почему же, дурак, ты требуешь от меня это? — спросил я.

— Потому что если вы проявите невнимание к этому, баас, мне кажется, что вы останетесь здесь навсегда и мы все с вами… О! Вы можете смеяться, но я говорю вам, что вы уже накликали на себя несчастье. Припомните мои слова, когда промахнетесь по двум аасфогелям из пяти!

— Глупости! — вскричал я, однако, после слов о промахе, я швырнул в дальнейшие кучи требуемые камни так же покорно, как самый суеверный туземец…

Наконец подошли к вершине, напоминавшей своим углублением цирковую арену! О! Что за зрелище предстало моим глазам!.. Кругом валялись обглоданные человеческие кости. Некоторые были еще совершенно свежими, так как на черепах держались волосы, другие — старые, уже отбеленные. Тут и там кости были собраны в отражающие свет кучи. Не удивительно, что грифы так любили Хлома Амабуту, место убийства жертв кровавого короля зулусов.

Оглядевшись, я не заметил ни одной из этих отвратительных птиц. Видимо, они добывали себе пищу где-нибудь в другом месте. Но мне необходимо привлечь их сюда, иначе мое посещение было бы напрасным.

— Ханс, — сказал я, — я сделаю вид, что убиваю тебя а ты лежи неподвижно, чтобы я смог увидеть, откуда грифы прилетают и как садятся на землю.

Готтентот отнюдь не с восторгом принял это предложение. Сначала он категорически отказался, выдвигая различные веские аргументы. Он сказал, что такая репетиция принесет несчастье и вызовет разных злых духов. Он сказал так же, со слов зулусов, что священные аасфогели Хлома Амабуту свирепы, как львы, и когда они увидят вдруг под собой человека, они растерзают его на куски, живого или мертвого. Короче говоря, наши взгляды разошлись. Пришлось изменить тактику.

— Ханс, — сказал я, — ты должен явиться приманкой для грифов, так что выбирай — будешь ты живой приманкой, или же мертвой, — при этом я многозначительно зарядил ружье, хотя, по правде говоря, последним делом, какое я желал бы сделать, было застрелить моего старого, верного готтентотского друга.

Но Ханс, зная, что я все ставил в данном случае на карту, пришел к другому заключению.

— Всемогущий! Баас, — сказал он, — я понимаю и не осуждаю вас. Что ж, если я соглашусь сделаться живой приманкой, быть может, тогда мой дух-хранитель защитит меня от дурных примет, и, может быть, аасфогели не выклюют мои глаза. Однако, если же вы пробьете мой желудок пулей, то в таком случае все будет кончено и для Ханса наступит «Спокойной ночи, спи хорошенько!». Я подчиняюсь вам, баас, и лягу там, где вам угодно, только, умоляю, не забудьте обо мне, когда будете уходить, чтобы не оставить меня на растерзание этим дьявольским птицам.

Я торжественно пообещал ему, что не сделаю этого. Затем мы осуществили небольшую, довольно мрачную пантомиму… Пройдя к центру аренообразного пространства, я поднял ружье и сделал вид, что намереваюсь вышибить прикладом мозги Хансу. Тот упал на спину, подрыгал немного ногами и остался лежать неподвижно. Так закончился первый акт нашего спектакля.

Второй акт был таков, что, прыгая туда-сюда, подобно зулусскому палачу, я отступал от своей жертвы и спрятался в кустарнике на краю плато, на расстоянии ярдов сорока. После этого была пауза… В этом месте, озаренном солнечными лучами, царило безмолвие, безмолвны были скелеты убитых людей, как безмолвен был Ханс, который лежал среди них и выглядел таким маленьким на этой обширной арене, где даже трава не росла. Жутко ожидать в таком окружении, но, в конце концов, занавес поднялся перед третьим актом.

В бесконечном голубом своде я едва заметил крохотную точку. Аасфогель на страже находится вне пределов человеческого зрения, но вот он заметил «мертвеца»… Опускаясь вниз, он сигнализировал своим товарищам, парившим в небе на пятьдесят миль вокруг, ибо главное у этих птиц — зрение, а не обоняние. Гриф спускался ниже и ниже, и, задолго до того, как он приблизился к земле, другие пятнышки появились в голубой дали. Сейчас гриф был уже не более, чем в четырех или пяти сотнях ярдов надо мной, и начал описывать круги, плывя вокруг этого места на своих широких крыльях и опускаясь все ниже. Вот так мягко и медленно он опускался до тех пор, пока не оказался примерно в ста пятидесяти ярдах над Хансом. Затем он повис в течение нескольких секунд без движения, свернул крылья и упал, развернув их только перед самой землей.

Здесь он уселся, наклонившись вперед в странной манере, свойственной грифам, и застыл в неподвижности, уставившись каменным взглядом на лежавшего примерно в пятнадцати футах от него Ханса. Сразу же из глубины неба посыпались другие аасфогели, повторяя его маневр. Они усаживались друг за дружкой и вскоре образовали большой круг вокруг несчастного готтентота, все неподвижные, все пристально смотрящие на него, все жадно ожидающие чего-то…

И вдруг появилось нечто в образе аасфогеля, что было почти вдвое больше, чем любая из других птиц. Это было то, что буры и туземцы называют «король грифов», обязательная принадлежность каждой стаи. Он был тем, кто управляет насестом и без которого никто из грифов не осмелится броситься на жертву. Чем, кроме величины, такой гриф отличается от остальных, мне трудно объяснить, но в результате долгих наблюдений я точно установил, что в каждой стае грифов есть король.

Когда прибыло это королевское величество, остальные аасфогели, которых к этому времени было уже штук пятьдесят, собрались вокруг Ханса и явно начали проявлять признаки заинтересованного оживления.

Они посматривали на короля и на Ханса, вытягивая вперед голые красные шеи и помаргивая блестящими глазами. Я, однако, не обращал особого внимания на сидящих на земле, будучи полностью занят наблюдением за их собратьями в воздухе.