Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

А я уже и забыла об этой ее манере говорить о себе будто о героине книги. Иногда это веселило, чаще – раздражало, но сейчас это колыхнуло глубоко внутри пыльную занавесь, за которой прятались добрые воспоминания о нашем общем прошлом.

– Смотри, что у нас есть, – шепотом провозглашает она. – Не туда смотришь! Там, под кроватью, у ножки стола. Ай, сама достану!

С этими словами она извлекает из-под своей кровати зеленую бутылку с темным содержимым.

– Ви-но. Французское, представляешь?

– Откуда взяться французскому вину в нашей деревне? – резонно уточняет Клара, затягивая потуже поясок стеганого халата.

– Да тут этикетка. И все по-французски.

– Местные гонят из вишни, а потом переливают, – отмахивается художница. – Открывай.

Мария отворачивается ото всех и принимается колдовать над пробкой. Вид у нее бывалый, потому я спрашиваю:

– Вы что же, не в первый раз так развлекаетесь?

Мария кидает на меня вороватый взгляд карих глаз, странно ярких на розовом остроносом лице.

– Нет, мы… С Даной. Знаешь… Ну, веселились, бывало, пару раз. Когда знали, что ночью проверять не будут.

Мне не хочется знать подробности. О том, как им прекрасно было без меня, без нас. Интересно, праздновали ли они побег Юлии? Может быть, шептали, передавая бутылку по кругу: туда и дорога, туда и дорога? Что говорилось в этой комнате обо мне?

– Я предлагаю не вспоминать сегодня о Дане, – решительно прерывает поток моих гадких мыслей Клара. – Наговорились уже. Хватит. Земля пухом.

– Да, не будем, – подхватывает Мария. И они решили не поднимать в тот вечер острых тем, а просто насладиться обществом друг друга и светской беседой.

Я вежливо улыбаюсь в знак признательности. Меньше всего мне хотелось попасть на поминки.

– Вуаля! – восклицает Мария. – Только не обрызгайтесь.

И передает нам бутылку, внутри которой плавает вбитая пробка. Я делаю первый глоток. Не французское, после проб маменькиного бара это ясно сразу. И кисло так, что сводит челюсти. Но по венам уже бежит тепло, и скоро вкус станет безразличен.

– Гадость, – уверенно заявляет Клара.

– В следующий раз сама добывай, – Марыся обиженно передергивает плечами. – И вообще, взрослые люди пьют и не морщатся. Просто нужно привыкнуть к вкусу, и начнет нравиться.

– А нужно ли привыкать?

Я не могу не фыркнуть. Клара кажется почти болтушкой, возражая Марии. Когда бутылка делает второй круг, я уже улыбаюсь во весь рот.

– Магда, куда подашься после пансиона? Мы слышали, ты хотела поступать в университет в Кракове?

– Да, хотела. И все еще хочу. Я успею окончить городскую гимназию.

– Здорово! А я больше учиться не пойду. Не в школу точно. Мне эта алгебра всю кровь свернула, я же плюс от минуса не отличаю. – Мария страдальчески закусила губу, но тут же рассмеялась: – Больше никакой алгебры! Пройду курсы какие‑нибудь и устроюсь работать в городе. Хоть бы и телефонисткой. Абонент, я вас слушаю! – Она хохочет и приставляет ладонь ковшиком к уху.

– Если тебя еще папенька работать отпустит, – резонно отмечает Клара, на что Мария только пожимает худенькими плечами:

– Отпустит. Сниму квартирку, и тогда…

– А я пойду учиться в художественную академию, – перебивает Клара. – Если возьмут.

– Возьмут, – горячо и явно не в первый раз заверяет ее Марыся. – Только увидят твои рисунки и тут же возьмут.

– Я решила, что на экзамен переоденусь мужчиной. – Клара смотрит мне прямо в глаза, ожидая реакции. – Подстригусь даже. Чтобы смотрели на рисунки, а не на… платье.

Я долго не могу найти слов. Да, теперь девушки могут учиться, если удастся поступить. Но ведь на художественном экзамене мужчины станут оценивать способности кандидаток, и они могут просто признать недостойной, невзирая на талант. Это, должно быть, унизительно.

– Ты обязательно справишься, – отвечаю я и верю собственным словам.

– Тихо сидим. – Мария делает широкий жест ополовиненной бутылкой. – Хочу танцев! Как в клубе!

Мы хохочем, будто это ужасно смешно. Но ведь смешно же? После короткого спора соглашаюсь похлопать им, чтобы задать ритм. Взявшись за плечи и наступая друг другу на ноги, они делают несколько кругов по тесной комнатке и падают на кровать. Я задыхаюсь от смеха. Лицо пылает, будто я приняла очень горячую ванну. Но, черт возьми, почему так легко и весело?

Теперь мне жутко оттого, что я не могу перестать смеяться. Остановись, Магда! Что, если кто‑то из наставниц войдет? Что она увидит? Танцы, вино и веселье там, где должны плакать и молиться. Что она подумает?

Юлия, Дана… Эти утраты, они как глубокие трещины в земле на моем пути. Если зажмуриться, вздохнуть глубоко, можно перепрыгнуть и идти дальше. Если верить книгам, я должна быть безутешной. Чахнуть от горя, не поднимаясь с постели. Питаться пылью из воздуха. Почему же эти переживания даются мне так постыдно легко? Даже потеря Каси, которую я до сих пор ощущаю грузом на своей душе.

Неужели я очерствела? Надеюсь, что нет. Все потому, что за спиной у меня бездонная пропасть, которую я едва перелетела, изломавшись о каменный край. Пропасть смерти моего отца и потери доверия к матери.

За потоком полухмельных мыслей я успокоилась и не заметила, что Мария говорит, говорит о чем‑то своем, совсем невеселом. Как начинают вздрагивать ее острые плечи:

– Я, может быть, дура, но мне теперь и проще, и в сто раз хуже! Я так боюсь умереть следом! Почему все не может остаться как сейчас? Без занятий, без этих вечных намеков, без издевок ее… Просто жить! Быть с вами, говорить открыто, пить вино и плеваться оттого, что оно кислое, а мы хотели провести время как в клубе! Я так хочу быть честной, но никогда не смогу!

И тут мне становится пронзительно ясно, что их счастье продлится совсем недолго. Всего пара месяцев, и они разъедутся в разные стороны. И, может статься, больше никогда не увидят друг друга. Конечно, они обменяются адресами или даже номерами домашних телефонов. Они будут писать друг другу письма, мечтать о том, как снова встретятся, и звонить изредка, когда будут уверены, что никто другой не подслушает со стороны. У обеих большие семьи, не спрятаться. Здесь, даже рядом с Даной, они были скрыты от мира. Теперь все это кончится.

Мы сидим на кроватях. Я – на стороне Клары, а девочки напротив. Мария положила ноги на колени Клары, а голову ей на плечо. Коротко остриженные волосы, привыкшие к косам, то и дело спадают Марии на глаза, и она раз за разом заправляет их за ухо, чертыхается и шмыгает носом. Клара прикрыла синие глаза и печально склонила голову, отчего стала очень похожей на статую Мадонны в костеле.

Сейчас они кажутся неразделимым целым: их пшеничные головы, их белые лица, стиснутые пальцы и одинаково винные губы. Как долго еще они смогут наслаждаться тем, что сидят вот так и не боятся, что кто‑то станет смеяться над их необычной связью? Но я никогда не смеялась. Даже немного завидовала, что их судьба уже нашла их, а моя где‑то за горами. Охотится на тигров.

– Я пойду. – Мне хочется убраться подальше, чтобы только не думать о чужом будущем, полном разочарований. – Поздно и… в голове шумит.

– Неженка, – бурчит Мария. – Но ты же придешь еще?

– А есть повод?

– Вот Дзяды на носу, ноябрь же, – выпаливает она и ту же осекается под перекрестным огнем наших с Кларой взглядов. – Ладно, вы правы. Это