Артуро Перес-Реверте - Золото короля

— Наверх! — прошептал капитан.

Теперь фонарь освещал ястребиный профиль, густые усы. Позванивая шпагой и кинжалом у пояса, он, глядя вверх, полез по шторм-трапу. Я, не размышляя, последовал за ним, слыша, как мои товарищи, уже не скрываясь, закидывают кошки, с глухим стуком ударяющиеся о палубу и фальшборт. Не существовало уже ничего, кроме напряжения почти болезненного, судорогой сводившего мои мышцы и все нутро, покуда я карабкался по веревочной лестнице, торопливыми рывками подтягиваясь со ступеньки на ступеньку, скользя по обшивке борта.

— Ах, чтоб тебя!.. — сказал кто-то внизу.

И в тот же миг у нас над головами раздался крик — я увидел голову, смутно освещенную с кормы. Не веря своим глазам, моряк смотрел на карабкающихся по борту. Он и не успел поверить, что это ему не снится — добравшийся доверху капитан Алатристе по самую рукоять вонзил ему в горло кинжал. Но послышались крики, затопали ноги по палубам. Из орудийных люков показались еще несколько голов, высунулись — и тотчас скрылись, залопотав по-голландски. Задев меня каблуком, капитан спрыгнул на палубу. Выше, на шканцах, мелькнула фигура: я увидел тлеющий фитиль, а затем — ослепительную вспышку. Грохнула аркебуза. Один из наших, по веревке лезший на борт рядом со мной, разжал руки и опрокинулся в воду, не успев даже вскрикнуть. Раздался всплеск

— Пошел! Пошел! — кричали, подсаживая друг друга, люди Алатристе.

Сжав зубы, втянув голову в плечи, словно это могло сберечь ее, торопясь что было сил, я одолел последние дюймы, перелез через фальшборт, спрыгнул на палубу — и немедленно поскользнулся, угодив ногой в огромную лужу крови. Весь вымазанный ею, выпрямился, опираясь о бездыханное тело убитого Алатристе моряка. Над ограждением возник Бартоло Типун — глаза выпучены, бородатое лицо перекошено зверской гримасой, чему весьма способствовал огромный тесак, который он держал в зубах. Мы вместе оказались у основания бизань-мачты, рядом с трапом, ведущим на шканцы. Через борт переваливались один за другим наши, и казалось чудом, что на шум, на свист и лязг обнажаемых клинков еще не сбежался весь экипаж галеона, чтобы устроить нам достойную встречу.

Я выхватил шпагу, в левую руку взял кинжал и начал озираться в поисках противника. И он не замедлил появиться: на палубу откуда-то снизу выскочили целой оравой люди, такие же рослые и рыжеватые, как те, кого знавали мы во Фландрии, а другие уже заполнили корму и шкафут, и набралось их, пожалуй, многовато. Увидел, как капитан Алатристе с дьявольским проворством рубит и колет, пробивая себе путь к шканцам, я бросился к нему на помощь, не удосужившись посмотреть, следуют ли за мной Типун и прочие. Повторяя имя Анхелики де Алькесар, как твердят молитву перед смертью, с диким протяжным воплем кинувшись в схватку, я вдруг с необыкновенной, с предельной, так сказать, отчетливостью осознал — если Себастьян Копонс промедлит, то здесь, на палубе «Никлаасбергена», приключения наши и завершатся.

IX. Старые друзья, старые враги

Руки, сжимавшие шпагу и кинжал, онемели. Диего Алатристе охотно отдал бы жизнь — которой, впрочем, оставалось совсем пустяки — за то, чтобы опустить оружие и хоть минутку передохнуть. К этому времени он дрался, руководствуясь старинным правилом «Делай, что должен, и будь, что будет», и, быть может, безразличие к исходу, как ни странно, помогало ему оставаться живым в свалке и сумятице рукопашной. Со всегдашним своим хладнокровием он отражал и наносил удары, не осмысляя своих действий, почти не глядя, полагаясь на то, что руки-ноги сами знают, как им поступить в каждый следующий миг. Человеку, попавшему в такую переделку, разум мог только навредить; следовало доверяться лишь безотчетным побуждениям — инстинкту, говоря языком нынешних ученых мужей: только он и мог совладать с судьбой.

… Вонзив шпагу в грудь противника, он оттолкнул его, чтобы легче было извлечь клинок. В воздухе висели стон, крик, брань, а когда время от времени вспышка выстрела озаряла полутьму, можно было видеть плотный клубок сражающихся и кровавые ручьи, стекавшие к самым шпигатамnote 20 из-за того, что галеон покачивался на легкой зыби.

Алатристе парировал удар короткой сабли, отклонился и сделал выпад, попавший, впрочем, в пустоту. Противник отскочил и тотчас обернулся к тому, кто налетел сзади. Капитан, воспользовавшись этим кратчайшим затишьем, привалился спиной к переборке, перевел дух. Перед ним, хорошо освещенные кормовым фонарем, высились ступени трапа — путь на шкафут был свободен. Чтобы добраться сюда, пришлось уложить троих, а ведь никто не предупредил его, что их будет столько. Там, на высокой кормовой надстройке, вполне можно было бы продержаться до подхода Копонса, но, оглядевшись по сторонам, Алатристе убедился — почти все его люди завязли на палубе, дрались насмерть и не в силах были продвинуться ни на пядь.

Ну, значит, о шкафуте можно забыть, со всегдашним своим смирением подумал он, и вновь кинулся в бой. Всадил кинжал кому-то в спину — быть может, своему недавнему противнику — повернул лезвие в ране, расширяя ее, вырвал клинок, услышал отчаянный крик. Совсем рядом грохнуло и сверкнуло — зная, что у его людей только холодное оружие, Алатристе кинулся туда, откуда стреляли, рубя вслепую. Кто-то схватил его за руки, он сбил нападавшего с ног и с ним вместе повалился на залитую кровью палубу, ударил противника головой раз и другой, почувствовал, что рука, держащая кинжал, свободна, и просунул его между собой и фламандцем. Тот вскрикнул, ощутив режущее прикосновение, на четвереньках метнулся прочь. Алатристе перекатился в сторону и сейчас же на него грузно свалилось чье-то тело, раздались причитания по-испански: «Пречистая Дева, Иисус-Мария…» Он не знал, кто это, а выяснять времени не было. Выбрался из-под него, вскочил на ноги, со шпагой в одной руке, с кинжалом — в другой, огляделся и увидел, что мрак редеет и высвечивается розовым. Крик вокруг стоял ужасающий, и нельзя было ступить шагу, чтобы не поскользнуться на крови.

Звон и лязг. Время замедлило ход, капитан дивился тому, что на каждый его выпад не отвечают десятью-двенадцатью чужими. Почувствовал сильный удар в лицо, ощутил во рту такой знакомый металлический привкус крови. Вскинув шпагу, рубанул наотмашь — и расплывающееся белесое пятно перед ним с воплем отшатнулось. Прилив и отлив рукопашной вновь вынесли его к ступеням трапа, где было светлей, и он с удивлением убедился, что локтем прижимает к боку чью-то шпагу, бог знает как давно вырванную у противника. Выронил ее на палубу, резко обернулся, потому что показалось — кто-то лезет сзади, и, уже занеся шпагу, узнал свирепое бородатое лицо Бартоло Типуна: не разбирая, где свои, где чужие, он размахивал тесаком, и пена текла у него изо рта. Алатристе развернулся в другую сторону — и как раз вовремя: у самых глаз мелькнуло острие короткой абордажной пики. Отпрянул, отбил и сделал выпад с такой силой, что ушиб себе пальцы, когда острие шпаги, с глухим скрипом ввинтившись в тело, наткнулось на кость. Дернул локтем, чтобы высвободить завязший клинок, и, споткнувшись о бухту каната, спиной вперед упал на ступени трапа. О-охх. Показалось, что он сломал себе хребет. Сверху кто-то молотил его прикладом аркебузы, и капитан отдернул голову, вжал ее в плечи. Чувствуя, как дьявольски ломит спину, он хотел застонать: протяжный, сквозь зубы, стон — превосходный способ обмануть боль, заглушить ее, — но из глотки не вырвалось ни звука. В голове звенело, во рту по-прежнему было солоно от крови, распухшие пальцы едва удерживали рукоять шпаги. Не броситься ли за борт: староват становлюсь для таких дел, мелькнула горькая мысль.