Генри Хаггард - Перстень царицы Савской

Мне редко приходилось видеть группу более утомленных и изнемогающих людей, чем та, которая появилась у входа в древний колодец у края пропасти на рассвете следующего дня. И все же мы все, за исключением одного, торжествовали, потому что, пройдя через столько опасностей, мы все-таки добились своего и освободили Хиггса. Да, он был с нами, повредивший ногу, потерявший свой шлем, но совсем здоровый, если не считать нескольких незначительных царапин, полученных от львенка, и он все еще носил то, что местные жители прозвали Темными Окошками.

Даже принц Джошуа был счастлив, несмотря на глубокие царапины от когтей льва и на то, он был вынужден завернуться в кусок какой-то ткани, так как зверь сорвал с него большую часть одежды, — ведь он тоже был героем.

Я один не принимал участия в общей радости: хотя мой друг и был спасен, но сын все еще оставался в плену у фенгов. Правда, я узнал, что с ним хорошо обращаются и что он не подвергается никакой опасности. Но об этом я как раз и хочу написать.

Никогда не забуду той сцены на верхней площадке над львиной пещерой после появления Хиггса среди нас, когда закрылась поворачивающаяся в скале дверь и были зажжены лампы. Он сидел на земле, его рыжие волосы пламенели, его одежда была разорвана и покрыта кровью. Описать его словами невозможно, не говоря уж о том, что от него ужасно несло львами. Профессор сунул руку в карман и достал оттуда свою трубку — она лежала там в футляре и не разбилась.

— Немного табаку, пожалуйста, — сказал он. (Это были первые слова, с которыми он обратился к нам!) — У меня кончился табак, последнюю трубку я выкурил как раз перед тем, как фенги посадили меня в эту вонючую корзину.

Я дал ему табаку, и в то время, как он закуривал, свет от спички упал на лицо Македы, глядящей на него с искренним изумлением.

— Какая хорошенькая женщина, — сказал он. — Что она делает здесь и кто она такая?

Я объяснил, и он встал, вернее, попытался встать, схватился за голову, чтобы снять шляпу, которой на нем не было, и немедленно заговорил с ней на своем превосходном арабском языке, утверждая, что безмерно рад неожиданно выпавшему на его долю счастью, и тому подобное.

Она поздравила его со счастливым избавлением от опасности, и его лицо омрачилось.

— Да, скверное дело, — сказал он, — право, я не знаю теперь, как меня звать, Даниилом или Птолеми Хиггсом. — Потом он повернулся к нам и прибавил: — Послушайте, друзья, если я не благодарю вас, так это не потому, что не признателен вам, а потому, что немного обалдел. Ваш сын здоров, Адамс. Мы с ним подружились. В безопасности ли он? Ну да. Старик Барунг, султан, тоже отличный парень, хотя и велел бросить меня львам (его вынудили к этому жрецы), просто влюблен в него и собирается женить на своей дочери.

В это время горцы сообщили нам, что все готово и можно отправляться. Я перевязал раны Джошуа, и мы пустились в обратный путь. До входа в первый колодец мы добрались благополучно, но даже здесь не могли позволить себе отдохнуть. Необходимо было немедленно завалить камнями шахту колодца и сделать его недоступным, так как фенги, зная теперь о его существовании, могли воспользоваться этим.

Откладывать работу было нельзя. Когда мы проходили мимо площадки, с которой Оливер и Яфет перебирались на сфинкса, нам были слышны голоса за стеной, сооруженной нами же. По-видимому, жрецов привело в ярость то, что жертва ускользнула из их рук, они перекинули мост через пропасть и готовили нападение на нас. Это заставило нас поторопиться. Если бы они разобрали стену раньше, чем мы прошли мимо, наша судьба оказалась бы ужасной, в лучшем случае мы погибли бы от голода в нижнем колодце.

Едва мы выбрались на свет и временно замуровали выход, Квик, несмотря на свою усталость, отправился верхом в сопровождении Македы, Шадраха, который, выполнив заключенное с ним соглашение, снова стал свободным человеком, и двух горцев во дворец, чтобы привезти оттуда взрывчатку. Мы остались у входа в колодец, потому что Хиггс не мог двинуться с места и нам не на чем было нести Джошуа, и сторожили этот вход, вернее сказать, сторожили горцы, а мы спали с винтовками в руках. До полудня Квик вернулся в сопровождении большого отряда и привез с собой носилки и все необходимое.

Мы отвалили камни, Оливер, Яфет и еще несколько воинов спустились до первого коридора и заложили там мину. Немного спустя Оливер вместе со своими спутниками вернулся, немного испуганный и бледный. Нам он приказал немедленно отойти в сторону, а сам, следуя за нами, прошел некоторое расстояние, разматывая провод, потом остановился и повернул выключатель небольшой электрической батареи, которую держал в руках. Раздался взрыв, и земля содрогнулась, как при землетрясении, вверх полетели камни. Там, где находился древний колодец, слегка осела почва.

— Мне жаль их, — тихо промолвил Оливер, — но это необходимо.

— Кого? — спросил я.

— Фенгов, жрецов и воинов. Нижний коридор переполнен ими, живыми и мертвыми. Они гнались за нами по пятам. Теперь уже никто не воспользуется этой дорогой.

Позднее в Муре Хиггс рассказал нам свою историю. После того как Шадрах предал его, — а собирался он предать нас всех, как понял профессор из случайно услышанного короткого разговора между ним и каким-то начальником фенгов, — Хиггса схватили и заключили в туловище огромного сфинкса, внутри которого располагалось множество комнат и переходов. Здесь его навестил султан Барунг и сообщил о своей встрече с нами — судя по его словам, мы ему очень понравились, — а кроме того о том, что мы отказались спасти профессора ценой измены данному нами слову.

— В первую минуту, — сказал Хиггс, — я очень рассердился и страшно ругал вас. Но, поразмыслив, увидел, что вы были правы, хотя никак не мог поверить, что меня в самом деле швырнут стае священных львов, как кусок конского мяса. Однако Барунг, по-своему превосходный человек, уверял, что нет никакой возможности спасти меня, не оскорбив тягчайшим образом жрецов, имеющих у фенгов большой авторитет.

Все же он постарался насколько возможно обеспечить мне сносные условия существования. Мне, например, было позволено разгуливать по спине священного идола, беседовать с жрецами, очень подозрительной и недоверчивой братией, изучать их верования; я убежден, что именно они легли в основу религии Древнего Египта. Мне удалось даже сделать замечательное открытие, которое, без сомнения, прославит мое имя, а именно: что предки этих фенгов были одновременно предками египтян до появления Первой династии фараонов, — я заключаю это по сходству их обычаев и верований. Позднее, до времени Двенадцатой династии, отношения между фенгами и египтянами не порывались. Друзья мои! В той комнате, куда меня поместили, есть надпись, сделанная пленником, которого выслал в Мур фараон Рамсес Второй. Надпись эту он сделал в последнюю ночь перед тем, как его бросили священным львам, — этот обычай существовал уже в то время. И я занес ее текст в свою записную книжку, причем совершенно точно, и все это благодаря Шадраху, будь благословенна его мерзкая голова!