Искусство частной жизни. Век Людовика XIV - Мария Сергеевна Неклюдова

осталась один на один с Лизидис. Как только она почувствовала себя свободной, то оставила свое недовольство ради веселого настроения. «Ну, Атис, – сказала мне она, – вы все еще осуждаете меня за то, что я предпочитаю мужскую беседу женской? Вы не можете не признать, что совместное сочинение этих пятнадцати или двадцати женщин было бы самой плохой книгой на свете». – «Согласна, – рассмеялась я, – если по порядку записать все, что я сегодня слышала, вышла бы весьма причудливая речь». – «Что касается меня, – сказала она, – то порой меня до такой степени возмущает наш пол, что мне досадно к нему принадлежать, особенно когда я оказываюсь участницей одного из таких разговоров, в которых нет ничего, кроме нарядов, обстановки, украшений и тому подобного. Не то чтобы я хотела, чтобы об этом не говорили вовсе, – добавила она. – Ведь иногда я хорошо причесана, и мне приятно, когда об этом говорят, а если мой наряд красив и хорошо сшит, мне нравится, что его хвалят. Но мне хотелось бы, чтобы о такого рода вещах говорили поменьше, и говорили галантно, как бы мимоходом, без особенных усилий и прилежания – не так, как иные знакомые мне женщины, у которых в мыслях такая неопределенность, что они, верно, до конца своих дней не могут решить, идет ли им алый или синий и что им больше к лицу – желтый или зеленый». Признаюсь, речь Лизидис меня рассмешила. Она мне показалась тем более забавной, что мне знакома одна дама, которая на такие вещи тратит весь свой ум и говорит только о них; она превозносит лишь то, что ее окружает, – украшения своего дворца, роскошь обстановки, красоту своих нарядов и богатство драгоценных уборов. Но, посмеявшись над замечанием Лизидис, я решила защитить интересы женщин и сказала, что наверняка существует не меньше мужчин, чей разговор не слишком приятен. «Без сомнения, – отвечала она, – встречаются такие, беседовать с которыми невыносимо. Но и здесь есть преимущество: от них легче избавиться и с ними мы не обязаны сохранять безукоризненную вежливость. Однако, Атис, речь не о том. Я утверждаю, что самые приятные в мире женщины, когда собираются слишком большим числом и без мужчин, почти не говорят ничего стоящего и скучают сильней, чем в одиночестве. У мужчин, если это люди достойные, все не так. Конечно, в отсутствие дам их разговор менее весел, чем в их присутствии. Но хотя он более серьезен, это не лишает его рассудительности: таким образом, они легче обходятся без нас, нежели мы без них. Мне это так обидно, что нет слов». – «Что до меня, – отвечала я, – то мне кажется, что я смогла бы жить без скуки, видя одних подруг, если бы все они были похожи на Лизидис». – «В ответ на вашу любезность, – отозвалась она, – скажу, что я бы тоже ни в малейшей мере не скучала, если бы все мои приятельницы были похожи на вас. Но к этому следует добавить: при условии, что мы беседовали бы вдвоем или двумя – в крайнем случае, тремя – парами, но когда полдюжины болтают с таким же числом, я предпочла бы совсем никого не видеть. Да, – продолжала она с забавной грустью, – будь в мире дюжина Атис, я не хотела бы видеть их вместе каждый день без двух-трех мужчин. Ибо хотя вы никогда не говорите невпопад, я уверена, что будь вас двенадцать, то обязательно сказали бы или, по крайней мере, подобно другим изрекали бы ничего не значащие вещи, из-за которых разговор становится томительным и скучным. Наконец, – заключила она, – что вы хотите от меня услышать? Ведь если вы не завзятая притворщица, вам придется признать, что есть некое сама-не-знаю-что – обаяние, которого я не умею выразить, благодаря чему один достойный человек веселит и развлекает женское общество куда более самой приятной женщины. Скажу даже: когда две женщины оказываются вместе, то, если между ними нет дружбы, им будет гораздо менее весело, чем если бы каждая из них беседовала с умным мужчиной, ранее ей незнакомым. Судите, имею ли я основания ворчать на свой пол». – Такие разговоры, без сомнения, причиняют неудобство, – подхватил Амилькар. – Однако есть еще один вид, до крайности докучный. Как-то раз в Сиракузах я оказался в компании пяти или шести женщин и двух или трех мужчин, которые вбили себе в голову, что приятность разговора требует постоянного смеха. Поэтому стоило им сойтись вместе, как они принимались хохотать над всем, что говорили друг другу, хотя в этом не было ничего смешного. Они производили столько шума, что часто друг друга не слыхали и смеялись лишь потому, что все вокруг беспричинно хохотали. И делали это от всего сердца, как будто у них и вправду был резон. Но что удивительно, в их смехе было нечто заразительное, из-за чего трудно было удержаться и не подхватить эту болезнь. Однажды я оказался вместе с этими смешливыми дамами, которые так вдохновили меня своим хохотом, что я смеялся почти до слез, сам не зная над чем. Сказать по правде, четверть часа спустя мне сделалось стыдно, и от радости я разом перешел к печали. – Хотя в смехе без причины есть доля безумия, – подхватила Валери, – такие люди меня стесняют менее, чем те, чей разговор полон бесконечных ужасных историй, до крайности скучных. Я знавала одну женщину, которая была осведомлена обо всех трагических происшествиях и проводила целые дни, сетуя на беды сей юдоли, печальным и томным голосом рассказывая о плачевных вещах, как будто ее наняли оплакивать все несчастья мира. – Не стоит, – сказала Плотин, – так быстро оставлять в стороне такой недостаток, как слишком длинные рассказы. Мне кажется, следует остерегаться привыкать постоянно что-то рассказывать, как делают иные из моих знакомых, которые всегда говорят лишь о прошедшем и, повествуя о том, что видели, ничего не говорят о том, что у них перед глазами. – Правда, – подхватил Амилькар, – стоит опасаться этих вечных рассказчиков. Одни излагают слишком путано, другие – слишком длинно, третьи столь раздражительны, что их нельзя прерывать, четвертые, напротив, все время прерывают сами себя и в конце уже не знают, о чем говорят и что хотели сказать. Но из всех рассказчиков более всего докучны те, что рассказывают о вещах, никому не интересных, в которых нет ничего привлекательного. – Я знаю один дом, – подхватила Серинт, – где беседа всегда утомительна, ибо речь неизменно идет о мелких новостях квартала, и когда там случайно оказываются придворные, то не знают, куда им деваться, ибо ничего в них не смыслят: могу