Черные ножи 4 - Игорь Александрович Шенгальц

Проснулся я от того, что кто-то настойчиво дергал меня за рукав.

— Василий, спишь? Проснись! Дело есть!..

Я открыл глаза и увидел лицо Зотова. Глаза у него были красные и воспаленные, он так же, как и я, отбегал весь день на «трассе», и я представлял, что он сейчас чувствует… но, казалось, что боли для него вовсе не существует. Мысли Георгия были заняты другими вещами.

Барак тревожно спал. Кто-то кричал во сне, надрывно и протяжно, пока не получал тычок в бок от соседа, тогда замолкал до следующего раза… другие тихо стонали — таких не трогали, иначе пришлось бы будить каждого второго… и на весь барак разносился разноголосый храп — бич божий, раздававшийся со всех сторон. Храп был настолько разнообразным: от глухих басов до высокого дисканта, — что спать при таком шуме было попросту невозможно. И раньше я бы не уснул, сейчас же абстрагировался настолько, что не слышал ничего, кроме крика на побудку. Ко всему привыкаешь, а если не можешь привыкнуть — умираешь.

— До утра не подождет? — вставать мне не хотелось. Я как раз хорошо согрелся, зажатый между телами других пленников. Если сползу вниз, позже придется вновь втискиваться, искать место, будить соседей.

— Рядовой Шведов, живо вниз! Это приказ!

Когда Зотов говорил таким тоном, дело было серьезным. Сон мигом слетел с меня, я аккуратно вылез из-под куцего одеяла, стараясь не тревожить соседей резкими движениями, и спрыгнул вниз, умудрившись не отбить ноги о деревянный пол.

Георгий уже нетерпеливо ждал и тут же потянул меня за собой, выводя из спального помещения барака в соседнюю комнату, где мы завтракали и обедали, мимо уборной и двери на улицу.

За столом у самодельной свечки, сделанной в половинке пустой консервной банке, сидели трое.

Одного — крупного мужчину с правильными, даже красивыми чертами лица, я знал — он жил в нашем бараке. Михаил Девятаев — летчик-истребитель, самолет которого сбили во время одного из вылетов. Сам же Михаил чудом спасся, попал в плен, пытался бежать, был пойман и отправлен в статусе «смертника» в Заксенхаузен. С таким статусом жить ему оставалось недолго, но тут Девятаеву невероятно повезло. Парикмахер в бане — бывший советский танкист сменил ему бирку с номером, взяв ее у только что умершего человека. Парикмахер уже не в первый раз проворачивал подобный фокус, ходя по невероятно тонкой грани. Будь он пойман на таком деянии, лютая смерть была бы ему обеспечена. Казалось бы, как подобное в принципе возможно? Но при всей своей бюрократии и скрупулезности, немцы не могли помнить в лицо каждого из многих тысяч заключенных, непрерывным потоком проходящих сквозь жернова лагеря, поэтому Девятаев превратился в рядового Никитенко, сменил статус со «смертника» на «штрафника», и этим выиграл себе несколько месяцев жизни.

Эту историю рассказал мне Зотов, который, казалось, знал все или почти все, происходящее в Заксенхаузене. От его внимания не могла укрыться ни малейшая мелочь, а уж подобная история — тем более. Ему верили, ему доверяли секреты — такой был человек. Разумеется, я ни с кем не делился подробностями его рассказа — никогда не знаешь, кто именно из окружающих людей тайно работал на немцев, донося обо всех сомнительных происшествиях за доппаек и обещание грядущей свободы.

Мы с Зотовым сели за стол, тесно придвинувшись к остальным. Говорили исключительно шепотом.

— Знакомься, Василий, — начал Зотов, — это Николай Бушманов, — он указал на короткостриженного мужчину с грубоватым лицом рабочего, но цепким и умным взглядом, выдающим в нем незаурядную личность.

— Шведов, — представился я. Для Зотова и всех остальных я так и остался Василием Шведовым, стрелком-наводчиком, чьи документы я взял у погибшего при обстреле конвоя парня. Моя прежняя личность — орденоносца Дмитрия Бурова — канула в лету, быть может, навсегда. Никто не знал мое настоящее имя, и я не собирался рассказывать свою историю никому, даже Зотову. Ведь, неизвестно, как отреагировали бы окружающие, сообщи я, что являюсь Героем Советского Союза, кавалером орденов Ленина и «Красной Звезды», а когда-то даже обладал именным пистолетом с дарственной надписью от самого товарища Берии? Посмеялись бы над выдумками, вряд ли хоть кто-то принял бы меня всерьез без доказательств. А если бы я к этому прибавил, что на самом деле прибыл из будущего, перенесшись в тело челябинского подростка умершего от инфаркта в возрасте шестнадцати лет, то вообще посчитали бы за сумасшедшего.

— Про Никитенко я тебе уже говорил, — продолжил Георгий. При этих словах Михаил пристально посмотрел на меня, словно прикидывая, сдам я его при случае или нет. Я кивнул ему. — И, наконец, Александр Семенович Марков, генерал-майор Красной Армии и, по совместительству, руководитель местного подполья.

Вот, значит, как! Георгий вступил в прямой контакт с подпольщиками и решил меня тоже приобщить к этому делу. Страшно не было совершенно, наоборот, появился азарт и желание сделать хоть что-то, чтобы навредить немцам. Вот только я сомневался, по силам ли небольшой группе повлиять на что-либо в лагере и, тем более, за его пределами.

Все четверо, включая Георгия, смотрели на меня, словно чего-то ожидая. Я подумал пару секунд, встал, приложил руку к сердцу и негромко произнес:

— Клянусь сделать все возможное и невозможное! Если же на меня вдруг падет подозрение в предательстве — убейте меня, не задумываясь!

— Мы верим тебе, Василий, — генерал протянул руку, и я ее пожал, — да и Георгий поручился за тебя своей головой.

В нашем бараке из этой троицы жил только Девятаев, а значит, Бушманов и генерал Марков рисковали жизнью, пробираясь ночью в чужой барак. Это было строжайше запрещено всеми правилами, и поймай их немцы, проблем было бы не счесть. Расстрелять, может, и не расстреляли бы, но перевели бы в «смертники», а это практически равносильно гибели. Да и вообще, за генерал-майором просто обязан быть пристальный контроль и содержание в отдельном бараке вместе с другими офицерами и командирами, но по какой-то причине его поселили в обычном бараке, а генерал, как оказалось, не просто трудился наравне со всеми, а организовал и возглавил подполье. Железный человек! Такого не испугаешь и не согнешь, его можно лишь убить, но не сломать.

Вот только… ведь не ради моей вербовки они так рисковали этой ночью? Слишком мелкая и незначительная фигура, тем более что о моем настоящем имени и событиях, благодаря которым я