Роберт Лоу - Волчье море

И лишь я знал, что эти руны обозначают обратный путь к кургану Атли через Травяное море. Карта.

Карта, которую я умудрился потерять.

Все эти мысли вертелись у меня в голове, темные, как жижа в сточных канавах Миклагарда, когда я сутулясь брел под дождем к нашей кишевшей крысами обители, а следом за мной шагал славянин. Ветер налетал порывами, громко завывал, а на черной морской воде пенные барашки танцевали, будто звезды в ночном небе.

— Ты словно проснулся с уродиной, хотя ложился в постель со златовласой Сив, — проворчал Квасир, когда я зашел внутрь и стянул с себя мокрую мешковину, служившую мне плащом. Его единственный глаз ярко сверкнул, другой был белесым, как дохлая рыба. Квасир оглядел славянина с головы до ног, но промолчал.

— Да Торова златовласка на него и не покосится, — напевно произнес другой голос. — А вот для греческих полукровок он в самом соку. Что там впереди, а, Орм?

— Или позади, — с издевкой уточнил Финн Лошадиная Голова, непристойно повел бедрами и заржал собственной шутке. Во взгляде брата Иоанна промелькнул укор, и Финн нарочито сконфузился, не забыв подтолкнуть своего соседа и убедиться, что тот оценил его остроумие.

— Не обращай внимания, — брат Иоанн взял меня под локоть. — Заходите, присаживайтесь. Вот котелок… с чем-то… и овощами. Сигват подобрал, Финн наловил голубей. И хлеб. Нашему гостю тоже хватит.

Мужчины потеснились, брат Иоанн усадил нас, сунул нам в руки плошки и хлеб и подмигнул. Радослав посмотрел на еду, и всем стало ясно, что похлебка из голубей Великого Города не предел его мечтаний. Да и бывать ему приходилось в местах получше этого, где во все щели задувал ветер и гнусно чадила жаровня. Но он только усмехнулся и принялся жевать, показывая, что ценит радушие. Я тоже приложился к плошке, но мой рот был словно полон пепла.

Я назвал Радослава. Объяснил, почему он здесь, и прибавил, что, случилось именно то, чего мы опасались, — рунный меч пропал. Пала тишина, ее нарушал разве что ветер, шевеливший завитки волос на челе брата Иоанна. В этой тишине можно было расслышать, как кряхтит небосвод нашего мира.

Брат Иоанн был на корабле, который нас подобрал в Море Тьмы. Грек и его команда решили, что он один из нас, а мы подумали, что он один из них, и никто не разобрался, покуда мы не сошли на берег. За эту шутку Локи мы как-то сразу привязались к монаху, а он поразил нас, поведав, что служит Христу.

Совсем непохожий на Мартина, того гнусного монаха из Хаммабурга, которого мне следовало прирезать, когда представилась возможность, брат Иоанн был из Дюффлина и оказался отличным попутчиком. Он не выбривал голову посредине, как заведено у монахов, но брил волосы спереди — когда вспоминал, что надо бы это сделать. «Так поступали друиды в древности», — сообщил он весело.

Он не носил монашеского платья, любил выпить и закусить, был не дурак подраться, хотя ростом едва дотягивался до спины пони. Он уже во второй раз пытался добраться до Серкланда, чтобы попасть в святой город своего Христа; в первый раз не вышло, а теперь, как он сам говорил, боль, нужда в спасении сделалась отчаянной.

Я не меньше нуждался в том же самом и не смел поднять голову.

— Старкад, — пробормотал Квасир. — Так его разэтак. — И понурился. Послышались согласные хмыканья и вздохи: Квасир наилучшим образом подвел итог. А хуже всего мне стало от повторно наступившей тишины.

Молчание прервал Сигват.

— Мы должны вернуть меч, — заявил он. Квасир насмешливо фыркнул в ответ на это.

— Я откручу ему башку и помочусь на нее, — прорычал Финн. Не уверен, что он говорит о Старкаде, а не обо мне. Радослав, поднесший было плошку ко рту, замер и окинул нас пристальным взглядом, только теперь поняв, насколько мы огорчены.

— Старкад, — изрек Финн, и его голос заскрежетал, как мельничный жернов. Он поднялся и обнажил свой сакс, многозначительно глядя на меня. Другие утвердительно замолчали, в сумраке засверкали клинки.

Отчаяние накрыло меня с головой.

— Он работает на грека Хониата, — прошептал я.

— Да, верно, мы его там видели, — согласился Сигват; и если есть цвет чернее, чем его голос, боги не считают нужным являть его нам.

Финн моргнул, осознав, что это значит. Хониат имел власть и деньги, и это позволяло ему нанимать вооруженную охрану и вертеть законами. Мы были северянами, и относились к нам в Великом Городе соответственно. Горький опыт научил жителей Миклагарда, что северяне творят непотребства в своих домах в длинные и темные зимы, особенно мужчины без женщин, способных их удержать. Таверны Великого Города и его улицы — не место для северян, чтобы напиваться и убивать друг друга — пуще того, добрых горожан; так что тут приняли закон, называвшийся свейским. Нам запрещалось носить оружие, так что заметь какой-нибудь бдительный стражник обнаженные клинки у огня, нас бы тут же арестовали. Еще северян пускали в город на ограниченный срок, и вскоре он истекал, а потому нас попросту выкинут за городские стены, если мы не найдем корабль и не уплывем сами.

Финн оскалил зубы и по-волчьи завыл; эхо пролетело по складу и заставило откликнуться местных собак. Его голова запрокинулась, жилы на шее натянулись, точно корабельные веревки. Но даже он понимал, что не будет толка мчаться в мраморный дворец Хониата, вышибать дверь и поджаривать мерзавцу пятки, пока тот не сознается, где рунный меч.

Нас прикончат у дверей, если не по дороге.

— Хониат уважаемый купец, — произнес Радослав, негромко, чтобы на него не выплеснулась ярость северян. — Вы уверены, что виноват он? И что это за руническая змея?

Свирепые взгляды убедили его в вине Хониата. Не кто иной, как архит Хониат увидел меч несколько недель назад, и с тех самых пор я ожидал чего-то подобного — только чтобы позорно обмишулиться.

Когда мы впервые очутились в гавани Великого Города, то узнали, что нас пропустят беспрепятственно, если мы заплатим за вход. У меня оставалась приблизительно половина монет и драгоценностей из кургана Атли, но их за настоящие деньги не сочли и велели обменять на серебро — а имя архита Хониата то и дело всплывало в разговоре, как дерьмо в сточной канаве.

Потребовалось два дня, чтобы все уладить, потому что к людям вроде Хониата не вваливаются без спроса мальчишки в драных штанах вроде меня. У него не было лавки в городе, но все называли его линапропули, торговцем тканями, — это все равно что именовать Тора просто метателем молота.

Хониат торговал всем, прежде всего тканями, в особенности шелками, хотя, и это было хорошо известно, ненавидел единоличное владение Христовой Церкви этим делом. Брат Иоанн нашел тапетаса, торговца коврами, чей приятель знал главного спадоне Хониата, и два дня спустя этот человек пришел в «Дельфин».