Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор

— Вы правы, мой друг. Хотя я и родился в этих местах, сейчас я всего лишь гость. — Ульрих де Шато-д’Ор в свою очередь не преминул выделить слово «сейчас».

— В таком случае позвольте пригласить вас в замок, — сказал Альберт. — Если вам угодно ехать в нашем обществе, мы с удовольствием подождем, пока вы снимете свой шатер. Если же вы желаете прибыть позднее, то мы ждем вас к обеду.

— Я думаю, что честь, которую вы нам оказали, пригласив к обеду, заставляет нас принять второе предложение… — поклонился Ульрих.

— Итак, я жду вас к обеду. До скорой встречи, любезный дядюшка!

Ульрих провожал взглядом удаляющихся всадников, пока последний из них не скрылся за поворотом дороги на противоположном берегу реки.

— Как тебе кажется, Франческо, нет ли здесь подвоха?

— Мне кажется, мессир, что у них было достаточно времени, чтобы выказать свои дурные намерения, если таковые имелись. Если бы они желали предать нас смерти, то это проще было сделать в открытом поле, нежели в стенах вашего родового замка, где у вас наверняка немало сторонников.

— Я того же мнения. Кстати… Ты, должно быть, заметил, как они похожи?

— Племянник и племянница? О да, мессир, разумеется! Бьюсь об заклад, мессир, что если одеть девицу в латы, а на парня напялить платье, то мы не различим, кто есть кто.

— Браво, Франческо! Должен заметить, ты стал наблюдательным. И к тому же неплохо разбираешься в людях…

— Ваша школа, мессир! Но боюсь, что в людях я разбираюсь даже слишком хорошо…

— Что ты имеешь в виду, проказник?

— Боюсь, что вам пришлась по душе сестра мессира Альберта!

— Зря я тебя похвалил. Оказывается, ты все такой же болван и лоботряс. Она ведь мне в дочери годится… Все дело в том, что она слишком похожа на свою мать. Так же, как и ее братец.

— А-а-а… Это та, что против вас немного предубеждена, как выразился мессир Альберт. А то я уж подумал, что вас, мессир, тяготит обет, данный три года назад в Палестине.

— Молчи, негодник! Этот обет свят и поныне. Я не нарушу его до тех пор, пока вновь не стану владельцем своего домена.

— Неужели вы так жестоко отплатите племяннику за его гостеприимство?

Этого оруженосцу говорить не следовало. Ульрих резко изменился в лице, шрамы от сабельных ран на его лбу и щеках налились кровью.

— Как ты смел сказать такое, мальчишка?! Ты забыл свое место!

— Мессир, я имел в виду…

— Ты усомнился в моей честности, негодяй! Любого другого за такое оскорбление я зарубил бы на месте, но ты как-никак мой сын, хотя и незаконный, а посему я накажу тебя по-отцовски. Эй, Марко!

— Слушаю, ваша милость! — Мужик изобразил подобие поклона.

— Срежь-ка хорошую розгу! Да такую, чтобы ее хватило на двадцать пять добрых ударов!

— Мессир, — сказал Франческо, не теряя достоинства, — если вы желаете таким образом наказать меня, то знайте, что я почитаю за честь быть вами высеченным. И так бывает всегда…

— Тем не менее ты и сейчас удостоишься этой чести! — отрезал Ульрих. — Спускай штаны!

Явился Марко с длинным ивовым прутом. Франческо оголил зад и покорно улегся на траву. Ульрих взял прут и несколько раз взмахнул им в воздухе, как бы примеряясь.

— Мне не доставляет особого удовольствия лицезреть твою задницу, — проговорил он, — ибо это низводит меня до положения палача. Однако я не могу поручить это Марко, поскольку он ниже тебя по происхождению… Холопу не пристало пороть юношу, в чьих жилах течет благородная кровь…

— Извольте начинать, мессир, — сказал Франческо, глянув через плечо. — Вы слишком редко наказываете меня и поэтому, должно быть, забыли, что то же самое говорите перед каждой поркой.

— Прошу меня простить, если я и в дальнейшем буду повторяться! — усмехнулся Ульрих. — Однако, прежде чем приступить к этой столь тягостной для меня процедуре, я должен изложить тебе, хотя бы вкратце, в чем, собственно, состоит твоя вина. Дело не в том, что ты неудачно выразился. Нет! Ты посмел подумать, что я способен на вероломство и подлость ради того, чтобы вновь заполучить отцовский замок. Ты, которого я всегда и всюду учил вести себя так, как подобает рыцарю, слуге Божьему и воину, бьющемуся за святую веру Спасителя нашего! Усомнившись во мне, ты усомнился в искренности моих слов, моих поучений, ты глубоко оскорбил меня и причинил мне боль душевную, которая в тысячу раз сильнее той боли, которую я тебе сейчас причиню. Мир Господень устроен так, что среди людей есть добрые и злые, честные и бесчестные, злодеи и мученики, великодушные и бездушные. Одними владеет Господь наш, другими — враг рода человеческого. Борьба Господа с нечистым идет в душе каждого из нас, грешных. Если Господь одолевает, то человек идет к спасению души, если же одолевает нечистый, то путь греха ведет человека на вечные муки. Господь, слово которого я пытаюсь донести до тебя, учит нас любить ближнего и видеть хорошее даже в самом греховном человеке. Дьявол не только толкает нас на грех, но пытается еще и очернить других людей в наших глазах. Слов нет, все люди в чем-то грешны, и те, чьими душами уже овладел нечистый, становятся вероломными и коварными. Но даже сталкиваясь с таковыми, нельзя опускаться до коварства и вероломства. Ты заподозрил меня в неискренности, а значит, и сам можешь быть неискренним. Поэтому молись Спасителю нашему не о смягчении своих телесных мук, а о том, чтобы он вразумил тебя и отвратил от греха.

С этими словами он размахнулся, и розга, со свистом рассекши воздух, звонко хлестнула по обнаженным ягодицам юноши.

— А! — вскрикнул Франческо. — Господи всеблагой, не оставь раба твоего Франческо!

— Один! — сказал Ульрих. — Да избавят тебя муки телесные на бренной земле от вечных мучений в мире загробном! Два!

Тело Франческо вздрогнуло. Он впился зубами в свою руку.

— Верую, Господи! Верую! — простонал юноша.

— Три! Страдай, сын мой, и помни о Христе, который так же страдал за нас! Четыре! Помни о муках, принятых им при бичевании! Пять!

— Слава Господу нашему Иисусу Христу! Да святится имя твое, да приидет царствие твое! — вопил Франческо.

— Шесть! Да изыдет мысль греховная из души твоей, и да не будет ей там места во веки веков! Семь! Восемь! Девять!

Марко сидел у костра, помешивая в котелке свое варево — сарацинское пшено с мелко нарубленной копченой зайчатиной. Порка тем временем продолжалась. Ляжки и ягодицы Франческо побагровели и распухли, а кое-где кожа лопнула, и из рассеченного тела сочилась кровь. Ульрих наконец закончил свое нравоучение, отсчитав оруженосцу двадцать пять розог.

— Довольно! — объявил он. — Марко, подай сюда медвежье сало! И тряпку какую-нибудь!