Олег Гончаров - Боярин

– Сколько же это тянуться-то может?! – ругалась Ольга. – Уже второй месяц мы тут, словно вши на гребешке скачем, а василис и в ус не дует! Я ему что? Девочка, что ли? Какого это лешего он от меня таится?!

– Хватит себе сердце-то рвать, – сказал я ей. – Или оттого, что ты сейчас изводишься, что-то измениться может?

– Да как же ты не поймешь… – княгиня на меня взглянула досадливо.

– Понимаю, – не стал я взгляд в сторону отводить. – Не хуже твоего разумею, что в обратный путь нам собираться пора. Встанет лед на Днепре, и придется нам у порогов зимовать. Только без нового договора возвращаться тоже смысла нет. Что ж мы за тридевять земель приперлись, чтоб несолоно хлебавши в Киев вертаться?

– Но ведь и дальше ждать уже сил никаких нет. У-у-у, злыдень! – погрозила она кулачком в сторону василисова дворца. – Чтоб тебе растолстеть да не похудеть! Григорий, – позвала она духовника своего.

– Что, матушка? – Христианин улыбнулся мне сочувственно и с лавки поднялся.

– Тебе Василий-то что сказывал?

– Что оправился василис от недуга своего и примет нас вскорости…

– Это «вскорости» уже какой день тянется! Зла у меня на волокиту эту не хватает, – топнула княгиня ногой, а потом глаза к потолку подняла: – Смири, Господи, гордыню мою, – прошептала.

– Матушка, – из-за двери тяжелый бас прогромыхал.

– Чего тебе, Никифор?

– Проэдр Василий прибыл. – Дверь слегка приоткрылась, и в узкую щель протиснулся высоченный черноризник. – Просит грек, чтоб ты его приняла немедля. Говорит, что дело у него спешное, – сказал Никифор и по палате монастырской, словно громушек весенний, прокатился.

– Пусть войдет, – уселась княгиня на свой высокий стул. – Ох, и задам же я сейчас этому вислозадому, – подмигнула она мне, как только черноризник скрылся.

– Зря ты так, матушка, – урезонил княгиню Григорий. – Не стоит забывать, что мы гости незваные…

– Будет тебе, – отмахнулась от него Ольга.

Широко распахнулась резная дверь, и в палату Никифор вошел на этот раз гордо и торжественно.

– Посланник цесаря-самодержца, первого среди людей стоящего одесную Господа, главы апостольской церкви, царствующего василевса Константина Багрянородного, проэдр[39] Василий! – рявкнул он так, что у меня от рева этого глаза на лоб полезли.

– Да не ори ты, – поморщилась княгиня, – мы же не глухие тут.

– Так ведь положено, – пророкотал черноризник, кашлянул смущенно и в сторонку отошел.

Вслед за жердяем длиннобудылым в палату вплыла необъятная гора жира, закутанная в расшитые золотом и каменьями самоцветными поволоки.

– Рад видеть великолепную и несравненную архонтису дружественных русов. Да продлит Господь милосердный дни ее правления и дарует процветание и ей, и детям ее, – пропел тоненьким, почти детским голоском Василий и с превеликим трудом согнулся в поклоне.

Помню, когда я впервые увидел этого человека, то подивился неохватной полноте его. Еще большее удивление испытал, когда это странное существо открыло свой маленький рот. Визгливый бабий голосок никак не вязался с безразмерной тушей. Уже после Григорий объяснил. мне, почему такое возможно.

– Видишь ли, Добрын, – сказал он, подливая в золотую чашу сладкого греческого вина, – есть среди знати византийской люди, которые ради возвышения духовного плоть свою подвергают уничижению. Как в Благой Вести написано: если глаз твой искушает тебя, так отринь его от себя, ибо лучше лишиться одного из членов твоих, чем потерять Царствие Божие. Вот они и оскопляют себя, чтобы соблазна не было. Потому и голос у них меняется…

– Это что же выходит? – отхлебнул я вина и крякнул от удовольствия. – Он себе яйца отчекрыжил?

– Да, – кивнул Григорий. – Жертва великая Господу во спасение души.

– И на кой же вашему Богу чужие яйца?

– Не Господу это нужно, а самому человеку, чтоб над суетой мирской воспарить.

– Чудно, – усмехнулся я. – Он, значит, плоть свою утихомиривает, а его вон как разнесло. С такими телесами особо не воспаришь.

– Я тоже считаю, что оскопление – это глупость, но каждый христианин свой путь к Богу ищет, и не мне Василия судить.

– Значит, грек и не мужик уже вовсе? – поставил я чашу обратно и усы утер.

– Не мужчина и не женщина, – подтвердил Григорий. – Ангелы вон тоже бесполы.

Выпрямил спину проэдр и глазками своими поросячьими на княгиню уставился.

– И тебе здравия, – ответила Ольга. – Какую же весть ты от василиса принес?

– О прекрасная и несравненная… – начал петь проэдр.

– Знаю-знаю, – поспешно закивала княгиня. – Дальше-то что?

– Вот, – с поклоном толстяк передал ей свиток. – Это порядок церемонии приема у цесаря-самодержца, первого среди…

– Значит, Константин примет меня?

– Завтра, архонтиса, – проэдр рукавом вытер пот со лба. – И я буду тебе весьма признателен, если ритуал приема пройдет согласно установленному порядку.

Ольга развернула свиток и быстро пробежала его глазами.

– Здесь шестьдесят четыре строки, – продолжал толстяк. – Надеюсь, что запомнить их будет несложно. Я подсказку, если что…

– Погоди, – прервала его Ольга. – То ли в греческом я не настолько сильна, то ли… Григорий, пойди-ка сюда.

Христианин поднялся со своего седалища и заглянул княгине через плечо.

– Вот здесь… – ткнула та пальцем в свиток.

– Здесь написано, – шепнул Григорий, – пасть ниц у Багряного трона.

– Еще чего! – княгиня зло сверкнула глазами на Василия.

– Но… – развел тот руками.

– И никаких «но»! Пусть князьки византийские перед Константином ниц падают. Мне же не пристало одеяние марать.

– Но, архонтиса… – попытался возразить Василий.

– Я княгиня Киевская! – Ольга встала, и проэдр поспешно склонил голову. – Если угодно василису со мной повидаться, что ж… сегодня к обеду мы предоставим свой порядок церемонии встречи. Уверена, что до вечерней зари все будет согласовано. А теперь ступай и передай василису, что я рада буду его видеть.

– Не круто ли ты, матушка, завернула? – сказал Григорий, как только проэдр удалился из палаты.

– Ничего, – сказала Ольга. – Пусть Византия помнит, что не Киев Царь-граду, а Царь-град Киеву дань платил.

– А еще удивляешься, – рассмеялся я, – в кого это Святослав такой вспыльчивый да упрямый.

Назавтра встреча не состоялась.

Семь дней и шесть ночей мы с Григорием и проэдр Василий церемонию обговаривали. Судили да рядили, как все обставить, чтоб и василису, и княгине угодить. Спорили до хрипоты, ругались даже, однажды чуть до драки дело не дошло, но все обошлось. Измучился проэдр, устал между дворцом и монастырем Святого Мамонта[40] бегать. Потом изошел, похудел даже и с жиру спал. Не раз пожалел, наверное, что с нами связался, что работу непосильную на себя взвалил…