Гонсало Гинер - Тайна масонской ложи

Мария Эмилия обеими руками закрыла рот, и было понятно, какой ее охватил ужас, однако затем она все-таки попросила, чтобы Хоакин, несмотря ни на что, продолжил свой рассказ.

— Потом священника, уже мертвого, попросту бросили на берегу реки, и его труп лежал там до тех пор, пока его не увидели женщины, которые пришли к реке стирать белье.

Наступившее молчание вскоре было прервано Марией Эмилией, захотевшей выразить свои соображения по поводу услышанного.

— Вряд ли это дело рук обычного злоумышленника. Скорее это сделал тот, кто хотел, чтобы его преступление не осталось незамеченным, и кто рассматривал это преступление как некое символическое послание.

Ее слова вызвали у Хоакина большой интерес.

— И кто же, по-твоему, может быть адресатом этого жуткого послания?

— Судя по тому, кем являлся убитый и кого он представлял, — самые высокопоставленные религиозные и политические деятели нашей страны, — без тени сомнения ответила Мария Эмилия.

— Интересный вывод, Мария Эмилия! — Тревелес, взволнованный и удивленный ее предположением, нервно почесал подбородок. — А какое объяснение ты можешь дать тому, что тело убитого так истерзано?

— Вот этого я не знаю, хотя, наверное, именно в этих увечьях и следует искать ключ, который поможет объяснить мотивы данного преступления. То, что кожа жертвы была вырезана в виде треугольника, чтобы добраться до ее сердца, вряд ли является просто случайностью. А ты что по этому поводу думаешь?

— Эта деталь является главной зацепкой в моем расследовании. Но давай вернемся к тому посланию, которое, по твоему мнению, заложено в этом преступлении. Тебе не кажется, что вырванное у главы иезуитов сердце могло символизировать нечто вполне определенное?

— Мне нужно над этим чуть дольше подумать. Я не успеваю следить за твоими рассуждениями.

Мария Эмилия была женщиной гордой и самоуверенной, и еще с юных лет ее мучило желание покончить с полной зависимостью женщины от мужчины, типичной для современного общества — общества, созданного мужчинами и для мужчин. Поэтому ее теперь раздражало, что она и в самом деле не поспевает за рассуждениями Хоакина.

— Тогда давай взглянем на все это с другой стороны, хотя я и уверен, что ты все равно придешь к тому же выводу. Помнишь, какой символ наиболее почитается в ордене, который создал святой Игнатий де Лойола?

Мария Эмилия тут же сообразила, что имеется в виду.

— Священное сердце Иисуса… Теперь я тебя поняла! — Ее мозг снова стал работать со свойственной ему быстротой. — Используя форму треугольника, убийцы адресовали ордену иезуитов послание, и его смысл в их ненависти к ордену, который, как известно, почитает этот символ.

— Стало быть, эти убийцы — люди, желающие покончить с тем влиянием, которым пользуется этот орден в нашем обществе?

Хоакин ходил вокруг да около, не делая окончательного вывода.

— Возможно, это… — Мария Эмилия опять никак не могла додуматься, на что конкретно намекает Тревелес, хотя кое-что для нее уже начало проясняться.

И вдруг она обратила внимание на еще одну деталь совершенного преступления, и это позволило ей в своих догадках сразу же опередить Тревелеса.

— Скажи-ка мне, а какое значение может иметь надетый на голову жертвы капюшон?

— Что? — удивленно спросил Тревелес.

Он раньше даже не думал о том, что и в капюшоне можно усмотреть какой-то смысл, кроме стремления убийц избежать смущающего их взгляда жертвы.

Мария Эмилия принялась размышлять над различными причинами данного поступка убийц, пытаясь взглянуть на это с учетом психологии преступника. Она не исключала и выдвинутую Хоакином версию, состоявшую в том, что преступники просто не хотели видеть лицо жертвы, искаженное из-за причиняемых ей страданий. Хотя поначалу подруга Хоакина допускала, что такое объяснение можно принять, в конце концов она подумала, что все зависит от того, в какой именно момент на голову жертвы был надет капюшон. Если убийцы сделали это еще до начала глумления над жертвой, то надевание капюшона вполне могло иметь своей целью вызвать у жертвы удушье, а после погружения ее головы в воду — смерть. Если же капюшон был надет уже после того, как у жертвы вырвали сердце, то следовало искать другие объяснения этому.

— Может, они хотели, чтобы это преступление имело свой, специфический стиль, отличающийся от стиля других преступлений. А может, намеревались отрезать священнику голову после того, как он умрет, и надели на нее капюшон, потому что в капюшоне — словно в сумке — ее легче было бы нести. — По выражению лица Марии Эмилии было понятно, что, как только она высказала это свое последнее предположение, оно тут же и ей самой показалось нелепым и маловероятным, хотя она и вспомнила аналогичный случай, о котором когда-то слышала от Тревелеса. — А вообще я склоняюсь к мысли, что капюшон имел то же самое значение, что и нанесение увечий: преступники закрыли лицо жертвы, что символизировало их неприятие ордена иезуитов, представленного в данном случае не кем иным, как руководителем этого ордена. Другими словами, они символически заявили о своем стремлении уничтожить этот орден.

— Это очень интересное умозаключение, Мария Эмилия! — Тревелес был поражен логичностью рассуждений своей подруги. — Не перестаю удивляться твоим способностям! — Мария Эмилия улыбнулась, польщенная его похвалой. — Итак, следует отбросить предположение об умышленном удушении с помощью капюшона, потому что капюшон сделан из неплотной ткани, через которую легко проходит воздух. Поэтому я тоже считаю, что это убийство имеет антииезуитскую направленность. Значит, не просто какой-то сумасшедший убил человека да еще и надругался над ним. — Тревелес поднялся с дивана, вспомнив о том, что он уже довольно долго находится в этом доме, в то время как его подчиненные ждут указаний своего начальника. — А теперь мне пора идти. Однако следует признать, что благодаря тебе я ухожу, имея гораздо более четкие представления о возможных мотивах этого преступления и, кроме того, определенные догадки относительно того, кто мог его совершить.

— Я очень рада, что смогла быть тебе полезной. Имей в виду, что, если тебе понадобится моя помощь, ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Алькальд Тревелес вышел из особняка и, сев на лошадь, отправился к зданию суда, находившемуся на улице Аточа. Он теперь был в гораздо лучшем настроении, чем до того, как встретился с этой фантастической женщиной. Хотя его все еще не покидало чувство беспокойства, он был необычайно доволен своим разговором с Марией Эмилией: ее помощь оказалась намного существеннее, чем он мог предположить.