Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды

— «Апостола нашего Павла к римлянам послание... Будьте в мире со всеми людьми... Не мстите за себя... но дайте место гневу Божьему. Ибо написано: „Мне отмщение и Аз воздам, сказал Пан Бог“. Так вот, если враг твой голоден, накорми его; если возжаждал, напои его: ибо, делая это, ты соберёшь ему на голову раскалённые угли...».

Раскалённые угли полыхали в жаровне. И постепенно пунцовели в них щипцы. В ожидании муки Братчик готовился ухватить зубами кожу, которой была обтянута кобыла. Он смотрел на маски, инструменты и прочее и внутренне весь сжимался.

Они не знали, что он может выдержать. Не знали, как может владеть собой человеческое существо... Они ничего не понимали, эти животные... А он уже столько вытерпел, столько... А, да что там!

Размеренно зудел голос Лотра. Откуда-то долетел свежий ветерок.

— Слушай, — шепнул Устин. — Брось пороть бессмыслицу. Ты — мужчина. Но после тебя возьмутся за них.

Юрась не ответил. Почуяв ветерок, он поднял глаза и увидел в окне, нарочно пробитом для пыточной, прозрачно-синее небо и в нём звёздочку. То белая, то синяя, то радужная, она горела в глубине неба. Далёкая. Недоступная для всех. Божий фонарь, как говорили эти лемуры, что сейчас именем Бога... Что им толку в Божьих фонарях? Вот будут пытать и их. Зачем?

Жалость к ним, смешанная с жалостью к себе, овладела им. Зачем? Кто узнает, что тут произошло? Кто узнает, какими были его, Братчика, последние мысли? Сдохнет. Сгинет. Пойдёт в яму. И отличные мысли вместе с ним. Зачем это всё, когда так и так, бесповоротно заброшенный в жизнь, в ледяное одиночество, умирать будешь среди этих людей? Среди них, а не среди других. Это только говорят, что «родился», что «пришёл не в свой век». Куда пришёл — там и останешься. А перенесись в другой, и там всё по-другому, и там будешь чужим... Нужно быть как они, как все они, раз уж попал в такую кулагу[86]. Тогда не будет нестерпимой духовной, тогда не будет физической пытки.

Сдаваясь, он поник, забыл обо всём, что думал. И одновременно у него сам собой подобрался голый зад. Как у раба.

— Эй, палач, — сказал вдруг Братчик самым «обычным» голосом. — Что-то мне тут лежать надоело. Ноги, понимаешь, затекли. Руки, понимаешь, перетянули, холеры. Ну чего там из-за мелочей, из-за глупости. Ладно. Апостол так апостол.

— Христом будешь, — настаивал Комар.

— Нет, Апостолом. Ответственности меньше.

— Христом, — с угрозой произнес Лотр.

— Так я же недоучка!

— А Он, плотник, думаешь, университет в Саламанке закончил? — усмехнулся доминиканец.

— Так я же человек! — торговался школяр.

— А Он? Помнишь, как у Луки Христова родословная заканчивается?.. «Енохов, Сифов, Адамов, Богов». И ты от Адама, и ты от Бога. Семьдесят шесть поколений между Христом и Богом. А уже почти тысяча пятьсот лет от Голгофы миновало. Значит, с того времени ещё... сколько-то поколений прошло. Значит, ты благороднее, и род у тебя древнее. Понял?

Этот отец будущих иезуитов, этот друг Лойолы плёл свою казуистику даже без улыбки, обстоятельно, как паук. Он и богохульствовал с уверенностью, что это необходимо для пользы дела. То была глупость, но страшная глупость, потому что она имела подобие правды и логики. Страшная машина воинствующей Церкви, всех воинствующих церквей и орденов, сколько их было и есть, стояла за этим неспешным плетением.

— Понял, — сдавленным голосом проговорил Братчик. — Отвязывайте, что ли.

— Ну вот, — примирительно сказал Лотр. — Так оно лучше. Правда и талант — это оружие слабых. Потому они их и требуют. Да ещё с дурацкой стойкостью.

Отвязанный Братчик сплюнул.

— То-то вы, сильные, закрутились, как на сковородке.

— Ничего, — снисходительно пропел Лотр. — Думай что хочешь, лишь бы танцевал по-нашему, пан Христос.

Между тем ворота догорали. Пунцовела раскалённая бронзовая чешуя. Створки почти обвалились. Шипел пар, на который лили воду.

— Малимончики, — невесело шутил Клеоник. — «Христо-о-с! Христо-о-с!». Если вы уж так верите, что Христос, так чего же пятки свои потрескавшиеся поджарить боитесь?

— Хватит тебе, — мрачно бросил Гиав Турай. — Надеяться — оно нужно, но волю Божью испытывать — дело последнее.

За воротами всё ещё ошалело лязгали мечи. Стража, закованная в сталь, гибла, не пуская осаждающих со стен.

— Пошли! — сказал кузнец.

Мещане с бревном двинулись прямо в пар и дым. Ударило в огонь бревно. Взвился фонтан искр. Полетели головешки и угли.

...Корнила, уже без стрелы, ворвался снова в пыточную:

— Гибнем!

— А вам за что платят? — спросил Жаба.

— Из последних сил бьёмся! Изнемогаем! — прохрипел сотник. — Скорее, вот-вот ворвутся.

— Ну вот, — сказал Лотр. — Тут дело важное, роли распределяем, а ты — не спросив, а ты — без доклада.

Корнила жадно хватал воздух.

— Так вот, пан Христос, — невозмутимо возгласил Лотр. — Одно перед тобой условие: через месяц кровь из носа, а вознесись. Чтоб восшествие на славу было.

— Я, может, и раньше.

— Э, нет! Пока не переделаешь всех дел своей Церкви — и не думай. Ты, Корнила, за ним следи. Захочет, холера, раньше вознестись — бей его, в мою голову, и тащи сюда.

— Это Бога?

Лотр покраснел:

— Ты что, выше святого Павла? — гаркнул он. — А Павел «раздирал и рвал на клочья церковь, входя в дома и таща мужчин и женщин, отдавая их в темницы».

За низким лбом сотника что-то ворочалось. Скорей всего, непомерное удивление.

— Да ну?

— Наставники наши говорят! Наместники Божьи! Исполнители Его воли! Первые проводники Церкви на земле!

— Странно...

— Именем Христа клянусь.

Сотник вытянулся:

— Слушаюсь.

— Следи. И смотри, чтоб не прельстил тебя философией и пустым искушением.

По лицу сотника было видно, что прельстить его какой бы то ни было философией невозможно.

— Эти философы имеют наглость о жизни и смерти рассуждать. А жизнь и смерть — это наше дело, церковного суда дело, сильных дело. И это нам решать, жизнь там кому или смерть, и никому больше...

Лотр обвёл глазами бродяг. Увидел Роскаша, который держался с тем же достоинством, горделиво отставив ногу.

— Значит, так, — сказал Лотр. — Ты, Богдан Роскаш, за шляхетскую упёртость твою, отныне — апостол Фома, Тумаш Неверный, иначе называемый Близнец.

Красное, как помидор, лицо «апостола Тумаша» покраснело ещё больше:

— Мало мне этого по роду моему.

— Хватит. Лявон Конавка, рыбак.

— А! —Табачные глазки недобро забегали.

— Тебя из рыбаков чуть ли не первого завербовали. Быть тебе Кифой, апостолом Петром.

Конавка почесал лысину, начинавшую просвечивать меж буйных кудрей, льстиво усмехнулся: