Явдат Ильясов - Месть Анахиты

Чем больше у вас убавится сил, тем больше их прибавится у нас…

Но Публий его огорчил:

— Цезарь, получив известие об этих событиях, тотчас вернулся назад — я был с ним, — собрал семь тысяч воинов и поспешил на выручку к осажденному Цицерону. Враги, узнав, что он вернулся с такими малыми силами, вышли навстречу, надеясь сразу его уничтожить. (Старший Красс — весь внимание.) Но Цезарь, — говорил далее честный Публий, — искусно избегая встречи с ними, достиг места, пригодного для успешной обороны, и стал здесь лагерем.

«Что за выражения! — сморщился Красс. — "Получив", "узнав", "избегая"… На Форуме, что ли, ты выступаешь, сопляк?»

— Он удерживал воинов от всяких стычек с галлами и заставил их вал возвести, ворота выстроить, как бы обнаруживая страх перед врагами и поощряя их заносчивость. Когда же они, потеряв голову от дерзости, напали на нас без всякого порядка, Цезарь сделал стремительный выпад, многих убил, остальных заставил бежать. Так разгромил он противника, почти в десять раз по численности превосходившего нас…

Младший Красс, довольный, сытый, чуть захмелевший, явно испытывал гордость: ему довелось сражаться под орлами такого великого полководца, как Юлий Цезарь. И он явно был рад, что ему есть что рассказать отцу, — Публий вырастал от этого в собственных глазах.

Старший же — медленно скис. Он вспомнил о своей «победе» над горсткой защитников Зенодотии…

Но такой человек, как Марк Лициний Красс, не способен признать свою никчемность. Даже мысли о ней допустить он не может. Он зачахнет, умрет, коль скоро не возьмет верх над другими.

— Так ты говоришь: в Британии вам ничего не досталось?

— А, ерунда! Всякая мелочь. Сто мешков с дубовыми желудями — они там их едят.

— А в Галлии что?

У старшего Красса даже сердце заныло от нетерпения скорее поразить воображение сына. «Я собью с тебя спесь, любезный», — подумал он отчужденно. Сын, восхищаясь Цезарем, сам того не зная, глубоко уязвил отца и тем оттолкнул его от себя.

— Скот, зерно. Виноград. Железо и медь.

— Не богато.

— Зато земля — чудо как плодородна.

— Землю с собой не унесешь.

— Ее можно освоить, — заметил Публий, похолодев от неприязни, засквозившей в голосе родителя.

— Все это прах! — гневно сказал старший Красс. — Пойдем, я тебе кое-что покажу…

Младший Красс остолбенел от изумления при виде сокровищ богини Деркето. Невероятно! Все его книжные представления о выдержке, скромности, чести вылетели из головы, и он, потрясенный, надолго утратил дар речи.

Родитель надел ему на шею золотую цепь, на которой висела золотая тяжелая бляха с рельефным изображением крылатого чудовища. От Юлия Цезаря младший Красс не получал таких наград. И никогда не получит. Ленты, лавры, дубовые листья… одна чепуха.

— Отца твоего считают жадным, — мурлыкал старший Красс. — Нет, я не жаден! Я, может быть, скуп, но это качество в корне другое. Жадный зарится на чужое — скупой бережет свое.

— А это?.. — хрипло спросил младший Красс, обведя дрожащей рукой нагромождение золота и серебра.

— Это — свое, — веско сказал «император». — Мы взяли его силой оружия.

И Публий, подавленный и ослепленный огромной кучей блестящего металла, согласился с логикой отца.

— Скоро весь мир будет нашим, — изрек воитель, — и все в мире будет нашим. Нам предстоит долгий поход на край света. Ты знаешь, римский солдат не воюет без жалованья. Из чего прикажешь его платить? Придется набирать много людей. Вот почему я забочусь о нашей казне. Мы переплавим все это в Каррах, — будучи там, я узнал: город имеет отличный монетный двор. Еще Селевкиды чеканили на нем свою монету. Он и сейчас выпускает медную мелочь.

— Хорошо, отец! Хорошо…

— Сколько, ты думаешь, драхм и денариев тут, у тебя под ногами, а?

— Много, отец! Очень много…

Выходя из кумирии, Публий ощутил в спине неловкость, тревожную, тягостную, как чей-то смутный крик во сне.

Он с беспокойством обернулся — и через плечо отца, следовавшего за ним, увидел пристальный взгляд нагой богини Деркето. Она неподвижно смотрела ему в глаза — и куда-то сквозь них, прозревая что-то в грядущем.

Не отрывая от нее глаз, Публий сделал шаг, запнулся за высокий порог — и растянулся на каменной плите. Старший Красс, споткнувшись о него, свалился сверху.

— Ничего, ничего, — пробормотал старший Красс, поднимаясь. — Ты не ушибся? — Он помог сыну встать.

— Локоть разбил.

— Пройдет. Лишь бы голова была цела.

— Голова-то цела… пока что. — И Публий сам испугался, зачем так сказал. «Нехорошо», — подумал он с тоской, внезапно ожегшей грудь изнутри…

Внизу, у входа в храм, кто-то шумел.

— Что за люди? — Красс, недовольный, оторвал глаза от писчей доски.

— Просители, — явился снизу Кассий. — Иудеи, сирийцы. Старейшины здешних городов. Пришли с жалобой на нашего друга, — кивнул он холодно в сторону Едиота.

Едиот сделал невинно-изумленное лицо.

— С жалобой, — глухо повторил Красс, не вникая в суть слов: мозг его доверху был заполнен расчетами. — Гони их, — сказал равнодушно Красс. Он еще не успел пересчитать все достояние богини Деркето.

Кроме того, портные сейчас принесут Крассу плащ, перешитый из покрывала богини. Ему не терпелось его примерить.

— Нет, их надо выслушать! — повысил голос Кассий. Советнику претило все, что здесь творилось и говорилось.

— Это почему же? — очнулся Красс.

— Мы уйдем за Евфрат — они останутся у нас за спиной, — сурово, с нажимом, чтобы дошло, объяснил ему Кассий.

— Да-а. — Красс со вздохом отложил дощечку и стило. — Зови.

— О повелитель! — вскричал Едиот. — Наши евреи и сирийцы — беспокойный, лживый народ. Неужели ты допустишь, чтобы эти подлецы, чернь при тебе поносили меня, благородного человека, самого верного из твоих слуг? — Губы и пейсы у него тряслись от негодования.

— Спрячься там, — Красс показал на черную завесу, за которой, позади богини, грудой лежало на полу все здесь награбленное. Нет, непременно хоть мелочь какую, да украдет. — Лучше сюда, — он ткнул пальцем в глубокую темную нишу сбоку. — Оттуда тебе все будет видно и слышно…

Почтенные старцы согнулись в глубоком поклоне. Они поднесли «императору» дар: отрез драгоценной пурпурной ткани и головной обруч червонного золота с лучами-иглами, торчавшими во все стороны.

Трудно понять, кто из них иудей, кто сириец: все одинаково глазасты, носаты и бородаты, и одежда у всех почти одинакова. И язык один: арамейский.

Правда, у одних с висков свисают локоны — пейсы, у других этих локонов нет. И вся разница. Разве что вероучение у тех и других отдельное, свое…