Михаил Строганов - Камни Господни

Губы детины посинели и затряслись, а на глазах навернулись слезы.

— Чуешь, как ужо лезвие щекочет? — Василько заглянул парню в глаза. — Кто представится во святой день, прямиком идет в раю. Так пущать кишки?

— Простите нас, люди добрые! — под недоумевающие взгляды дружков детина повалился Карему в ноги. — Бес попутал!

— Бог простит! — ответил Василько. — Ступайте, радуйтеся, Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — ответили парни и медленно пошли прочь.

— Видишь, из-за тебя чуть жизни человека не лишил! И когда — на Святое Воскресение! — закричал Василька. — А кабы он не обделался, да попер? Пришлося бы ему и вправду кишки вынимать. Ты представляешь, что опосля бы в Орле сталось?

— Василько, — еле слышно прошептал Карий. — Ты мне поможешь на колокольню взобраться? Звонить хочу.

— Лихорадит что ль, али в беспамятство падаешь? — казак пощупал Данилин лоб.

— Поможешь или нет?

Они взобрались на церковную колокольню. С ее высоты маленький Орел-городок был словно на ладони: там продолжался нескончаемый девичий хоровод, чуть поодаль, на вкопанных столбах и навешанных веревках качались дети, и повсюду мелькали кафтаны да серые мужицкие армяки, вперемешку с разноцветными платками и шамшурами замужних баб.

— Василько! — крикнул Карий. — Читай тропарь!

Казак с удивлением посмотрел на Данилу и, перекрестясь, нараспев запел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

Данила взялся за собранные веревки и, что было сил, ударил в колокола.

В избу Белухи, приткнувшуюся на окраине городка, Строганов пришел глубокой ночью. Скинул шапку, перекрестился на образа и, не раздеваясь, сел рядом с Карим на лавку.

— Ты, говорят, звонил.

— Звонил.

— Что ж ко мне не пришел? Похристосовались бы…

— На колокольне со всем миром похристосовался.

— Вон оно как, — покачал головой Строганов. — А я Игнашку в Сольвычегодск, к Семену, отправил. Наплел он и о тебе, и о Мавре Григорьевне. Зависть в нем взыграла, вот и решил ославить. Поначалу самого повесить хотел, а бабу постричь в монашки, потом отошел. Ради Пасхи помиловал.

Строганов замолчал, сквозь полумрак избы вглядываясь в лицо Карего. В какой-то момент ему показалось, что Данила закрыл глаза и улыбнулся.

— Я тут принес тебе, — Григорий Аникиевич выложил на стол небольшой кожаный мешочек. — Подлечись сколько нужно, коли потребуется что, говори, сыщем. С Москвы привезем, али у англичан купим. Очистится Кама, на струге пойдешь к Якову, в Чусовской городок.

Не дождавшись ответа Карего, Строганов поднялся и, не прощаясь, направился к выходу.

— Отпусти, Данила, казака на мою службу. Взамен любого бери!

— Здесь, Григорий Аникиевич, все на твоей службе, — из темноты ответил Карий. — Васильку и спрашивай.

Казак соскочил с полатей и в одном исподнем да босой подошел к Строганову.

— Ты, Аникиевич, на меня не серчай, только к твоему двору подхожу також, как бабе нагайка. Худо тебе сейчас, никому не веришь, за бродягу уцепиться готов.

Строганов обнял Васильку и, расцеловав, со слезами на глазах ушел в ночь.

Казак смотрел вслед одинокой фигуре, пока она не растаяла в ночной темени. Затем Василько вернулся в избу и сел на строгановское место рядом с Карим.

— Не бойся дверей, а бойся щелей, — развел руками казак.—А я, грешным делом, и взаправду поверил, что так затосковал по бабе атаман, что в бреду любую под себя подминать стал!

— Зря ты, Василько, от здешней службы отказался. Летом на Чусовой совсем худо бывает. Может статься, последнее для нас лето.

— Ничего, мы еще погуляем! Рано еще определяться в дворовые холопья, — глаза казака лихорадочно заблестели. — Воли я хочу, Данилушка, вольной воли! Такой, чтобы окромя Христа никому не кланяться, чтобы хаживать, где захочется, и делать, что по сердцу!

— Значит, и от меня уйдешь?

— Уйду, Данилушка, Богом клянусь, уйду! Смертью грозить станешь, все равно не остановишь!

Глава 2. По живой воде

Легкий струг с раскинувшим крылья резным соколом на носу, словно сани, скользил по маловодной Каме, не набравшей сил от хоронящегося по северным лесам да ложбинам еще не растаявшего снега.

— Чудно! — восторгался Василько, — по реке идем, аки посуху. Ни волн не гоним, ни воды не плещем. Почитай, так же, как и в Орел ехали, только топереча за нами следов-то не видно!

— Не приведи Бог! — покачал головой Савва. — Сколь горя в Орле пришлось перенесть. Самих Господь чудом поберег.

— Будет пужать, — отмахнулся казак. — Зато Строганов богатою казною пожаловал, да запаса зелейного вволю отмерил. И пуль, и пороху вволю, как на войне с туркой. Теперь пали — не хочу! Я вон, еще легчайшей кольчужкой да мисюркой разжился!

Василька с гордостью напялил на голову небольшую кожаную шапку, отделанную клепаными чешуйками и большой железной чашкой наверху.

— Как доспех?

— Почто миску на голову пялишь? — засмеялся Карий. — Думаешь, и впрямь защитит?

— Со святыми угодниками убережет! Давай на спор, Данила, звездани мя по голове кистенем, враз сомненица отлетят!

— А ежели душа в рай? — пробурчал Снегов. — Или того, опять умом повредишься!

— Ты, Савва, мужик добрый, только слегка недоделанный! — съязвил казак. — Оно и понятно, столь годов живать, да отродяся живой бабы не испытать. При таком житии скотинке и то белый свет опостылет, что же про грешное семя адамово баять!

С казаком Снегов спорить не стал, молча повернулся и ушел с носа к рулевому.

— Скажи-ка, Брага, дойдем ли сегодня до городка Чусовского?

— Куды там! Почитай, по Каме от Орла до устья Чусовыя реки верст восемьдесят с гаком будет, да по Чусовой верст пятьдесят. Была бы еще река полная, могли бы и поднажать, а так только в оба гляди, не то на мель сядешь, али об камень стукнешься.

Брага Моисеев, опытный строгановский кормщик, разгладил рукою растрепавшуюся по ветру жидкую бороденку, и с достоинством замолчал.

Весна выдалась ранняя. Тяжелая, с разлапыми елями и столетними соснами, Парма еще не освободились от стелящегося иссеченным полотном бурого покрова снега, но по реке уже во всю гуляли пришедшие с юго-востока теплые ветра, несущие густой аромат обновившейся хвои и лопавшихся от солнечной истомы перезревших клейких почек.

Данила дышал полной грудью, с удовольствием смотря на такие разные камские берега: то пологие, пустынные, заунывные, то резко встающие на дыбы, выворачивая и обнажая земное нутро с ее жесткими каменными гранями, да застывшим напряжением сцепившихся почернелых корней.

Кама становилась раздольнее, шире, решительно раздвигая рваные берега, с длинными песчаными отмелями, хищно выступающими клювами мысов и бесконечной россыпью еще не скрытых половодьем островков, покрытых чахлыми деревцами и редким кустарником. Строгановский «Соколик» подходил к слиянию Камы с Чусовою.