Книга без названия - Юрий Валерьевич Литвин

выходить отсюда по-идее я не был должен. Меня могли только выносить.

У входа стояло копье. Очень похожее на то, которым меня кололи. Его хозяин и очевидно мой страж, шагах в двадцати от копья с видимым удовольствием справлял нужду и был очень увлечен этим делом.

Стараясь не сильно шуметь, я скользнул вдоль стены и ринулся прочь от своей гробницы. Даже не попрощался.

Вскорости я добрался до сада. Кажется его называли Гефсиманским и увидел своих первых посетителей. Это не были люди Пилата. Это была Магдалина в сопровождении нескольких других женщин. Лица у них были вполне соответствующие. Они явно хотели забрать мое тело для омовения. В другой ситуации я бы ни в коей мере не отказал бы себе в удовольствии искупаться в такой чудной компании, но сейчас мне было не до этого. Я усмехнулся, хотя и не хотел этого делать, больно уж у Марии были опухшие от слез глазки, и решил убираться как можно быстрее. Но тут что-то меня остановило. Одна интересная мысль пришла мне в голову.

« А что если?» И я решился. Да.

Я пошел им навстречу. Видели бы вы выражение их лиц! Я, например, таких никогда не видел.

Они остановились как громом пораженные .

Я обратился к ним ласково, но в то же время близко подходить не стал. Они тоже стояли как вкопанные, молчали и только смотрели. Сказав несколько фраз, я скрылся в душистых зарослях.

« Воскресение» – вот что было мне нужно! Теперь все должно получиться. Женщины расскажут о нашей встрече другим, а Эрвин с Гордоном, я думаю, догадаются усилить и распространить этот слух как можно быстрее. Понятно, они станут меня искать, но… не найдут. Уж об этом я позабочусь. Второе решение пришло быстро и выглядело вполне естественным. Да мне приятно видеть солнце и эту траву, но как же все-таки долго я уже живу! Все эти бесконечные воплощения…

Пилат. Вот ведь человек. Глыба! Скала! И кто бы мог подумать, что речи бедного философа так тронут это каменное сердце. Прощай, могущественный прокуратор, мы не увидимся больше… В конце концов я просто устал и хочу уйти. Задачу свою я выполнил, и все получилось как нельзя лучше. Что еще нужно от меня? Стать символом? Я им стал. Быть кем-то еще мне уже просто не хотелось.

Нужно только хорошенько спрятать свое тело от людских глаз, ибо душа моя как мне казалось, будет теперь спрятана очень хорошо. Душа самоубийцы уходит в измерение особого рода и… Впрочем довольно рассуждать о неизбежном. Я так хочу и точка.

Трепещешь, душа моя? Ну-ну… Это пройдет. Это нужно. Будет немного больно, но это уже не важно. Старая каменоломня меня вполне устроит. Там меня не найдут, а животные сделают свое дело. Пусть кости мои затеряются среди костей.

Я вынул из давно нестриженых волос на голове маленький флакон и ласково погладил его пальцем. Он блеснул на солнце, словно подмигнул. Подмигнув ему в ответ, я отправился в сторону каменоломни…

* * *

Инспектор Хваловски. Чикаго. Наши дни.

И в отделе тоже было до безумия душно. Кондиционер не работал, или его забывали включить. Инспектор тихо выругался про себя и скрипнул зубами. На миг откинулся в кресле, закрыл глаза, лицо приняло каменное выражение.

«Ну, хоть немного помоги…»

Наверное, полицейский обращался к Всевышнему, а быть может внутрь себя, он сам не знал точно, он просто ужасно устал и вымотался, ему хотелось женщину, нормальной человеческой еды, и немного хорошего виски, а приходилось сидеть в душном кабинете и ждать результатов запроса по интересующему его делу. Хваловски не ожидал от этого шага ничего интересного, и потому слегка удивился, когда в кабинет вошел сияющий Джек и протянул ему распечатку. Джек всегда сиял, на миг Хваловски показалось, что помощник окружен светящимся нимбом, словно святой на той картине, что проходила по делу Рона Филипса.

– Есть! Сработало!

– Да ну… – изобразил удивление, чуть приоткрывший глаза инспектор, сунул в рот очередную сигарету и другою рукой взял листок двумя пальцами. Взмахнул им в воздухе, гася нимб над головой Джека, и быстро пробежал глазами печатные строчки.

Это был ответ на его запрос в Интерпол по идентификации способа совершения преступления на 123-й авеню. Синтия Смил была убита выстрелом из арбалета железной стрелой с черным оперением. Интерпол сообщал, что позавчера в Швейцарии, в тихой мирной Швейцарии точно таким же образом завершила свой жизненный путь некая Кароль Шиллер-Рене, шестидесяти двух лет, незамужняя, служащая одного из банков Женевы. А самое интересное заключалось в том, что накануне эта благообразная старушка по данным швейцарской полиции умудрилась застрелить из снайперской винтовки некого Герберта Шуппа, крупного финансиста, и скрыться.

– Так,– громко произнес инспектор и крепко потер виски,– ты хоть что-нибудь понимаешь, Джек?

– Нет, я только… – запинаясь, произнес помощник и потупился.

Хваловски отметил про себя в очередной раз, что Джек похож на одного туповатого артиста из Голливуда, который и играет как раз эдаких Джеков в глупых фильмах про полицию, но делиться своими наблюдениями с помощником не стал, а только негромко проговорил:

– Вот и я ничего не понимаю…

* * *

Брат Эрвин. Париж. Наши дни.

Я стоял, облокотившись на парапет, и рассматривал проходящих внизу людей. Каждый из них представлял собой неповторимую индивидуальность, такую уязвимую и беззащитную перед суровым лицом Великого Космоса, что становилось немного не по себе. А с другой стороны, в каждом из них был заложен огромный источник энергии, спящей, неосознающей себя, свою мощь…

Структура нашей Вселенной настолько проста, что человеческий Разум, как это ни парадоксально, не в силах уловить эту простоту, тонет он в ней. Атом материи – громадный энергетический импульс, по сути своей отображает структуру Вселенной. Элементарная частица, энергия нулевой точки, потенциал удерживающий электроны на орбите. Вот суть нашего мира. Все начинается с нуля, к нулю и приходит. Атом порождает молекулу, молекула – Вселенную, Вселенная – атом. Короче, яйцо – курицу, курица – яйцо…

Ужасно захотелось есть. Причем цыплят-гриль. Я втянул носом воздух и побрел на аппетитный запах, доносящийся из ближайшего летнего ресторанчика.

* * *

Брат Эрвин. Париж. Несколько часов спустя.

– Ты помнишь? – спросила она.

– Тысячи шпор, снятых с убитых, были сложены в мастрихтской церкви как трофеи победы,– ответил я первое, что пришло в голову.

– Нет, не то…

– А ты знаешь, последнее время я часто думал о том, что же все-таки