Сергей Городников - Порученец Царя. Нарвский дьявол

– Государь, – повышая голос, начал Ордин-Нащокин, чтобы укрепить Алексея Михайловича в угадываемом им решении, – полученные из разных мест донесения, – он встряхнул бумаги, ткнул в них указательным пальцем свободной руки, – доказывают: надо воспользоваться благоприятными обстоятельствами. Король Карл ослабил шведские силы в Ливонии, срочно перебрасывает часть войск на север Польши. Вы видели только что полученное сообщение из Нарвы. К польским берегам отправлены морем тысяча солдат и офицеров одного этого гарнизона. Надо начинать быстрое наступление на Ригу!

– Почему же не на Нарву? – язвительно полюбопытствовал Матвеев, всем своим видом показывая, что ему всё едино – Нарва ли, Рига ли, и он вообще против самой войны в Ливонии.

– Если мы возьмём только Нарву, никаких торговых выгод не получим, – больше для царя, чем для Матвеева начал обстоятельно повторять свои доводы Ордин-Нащокин. – У нас нет морских кораблей, а шведский король – безусловный хозяин на Балтийском море. Шведы сосредоточат всю посредническую торговлю в Риге, и Нарва захиреет, они ни одному кораблю не позволят доплыть до этого города. Пока у нас нет сильного военного морского флота, собственных торговых кораблей, бессмысленно начинать войну ради возвращения одного города. Нам нужна вся Ливония, либо... – он примолк на секунду и твёрдо закончил мысль: – Либо у государства нет будущего в торговле с богатыми европейскими державами. А ключ к Ливонии – Рига. Падёт она, падёт и Ливония.

Матвеев кисло, одними красиво очерченными губами снисходительно улыбнулся.

– Мы должны исходить из того, что для будущего России самым важным становится установление новых границ с Польским королевством. И именно сейчас, пока оно раздирается внутренней смутой.

Он явно повторил сказанное на совещании. Не глянув на него, продолжая смотреть в лицо царя, Ордин-Нащокин тоже не первый раз упрямо, с искренней убеждённостью решительно заметил:

– Народ, купцы не поймут. Как так, подумают они? Не вернув, что принадлежало дедам и прадедам до Великой Смуты, воевать за чужое? Их избранным представителям сложно будет объяснить иной смысл войны на народном Соборе, которое должно одобрить необходимые военные налоги. Украина в ближайшее время нам не нужна. Выгоды от войны за неё незначительны. Нам нужны доходы от морской торговли, нужны последние знания северной, протестантской Европы. России нужны выходы в Балтику!

– Народ не всегда знает собственное благо, – непоколебимо оставаясь при своих убеждениях, возразил Матвеев. – А благо его в могуществе государства. Государство было сильным у наших древних предков, когда Рюрик создал киевскую державу. Вернём Украину, вернём и могущество, которого побоятся все враги, и шведы, и наш главный враг – Оттоманская империя. Если мы влезем в Ливонию, в войну со шведским королём, оттоманы отнимут у Польши и подомнут Украину и обхватят нас враждебным кольцом с юга и запада. И тогда действительно, насильно оторвут от Европы, заставят нас думать о близкой опасности для Москвы только от данных рубежей.

Ордин-Нащокин хотел возразить, однако царь остановил его поднятием руки, встал с кресла.

– Я всё взвесил, – мягко сказал он обоим, но под локоть взял одного Ордин-Нащокина. – И бог мне судья. Наступление будет на Ливонию, на Ригу.

Начальник Посольского приказа отступил и приклонил коротко стриженую голову в знак признания мудрости именно такого решения.

– Государь, – попросил он. – Позволь мне взвалить на плечи тяжкую ответственность быть воеводой. Я знаю приграничные земли Ливонии лучше любого из других твоих воевод.

12. Гибель друга

Погоня возбуждала все чувства у преследователей и у преследуемых. Полчаса за Удачей и казаком неотвязной стаей гончих неслись пятеро драгун во главе с младшим офицером. Преследователи, казалось, были уверенны, что обязательно подстрелят или изловят подозрительных всадников, скачущих от них по безлюдной извилистой дороге, которая пролегла среди напоминающего о давнем пожаре редколесья. Но преследуемые стать их добычей никак не соглашались. Будто на крыльях вдохновения, их кони взлетали на холмы и пригорки, затем вместе с наездниками духами исчезали из виду драгун, пока те сами не преодолевали подъёмы дороги и не обнаруживали их вновь. Пистолетные хлопки и облачка белесого дыма, отрываясь от стволов преследователей и оставаясь позади, сопровождали лихую погоню. Однако высушенная полуденным солнцем земля охотно взбивалась копытами скакунов, поднималась лёгкой пылью, которая мешала целиться, и без помощи чуда нельзя было рассчитывать вырвать из седла хотя бы одного гонимого всадника или подстрелить коня.

У клинообразного раздвоения дороги Удача и казак разделились, и каждый потянул за собой часть шведов. За казаком помчались офицер и рядовой, остальные с унтер-офицером погнались за его другом. Те и другие вскоре потерялись за деревьями и пригорком.

Казак стал постепенно замедлять бег кобылы, успокаивая её неровный храп и дрожь. Потом развернул лошадь и пришпорил навстречу противникам, вынимая из ножен тяжёлую саблю и длинный кинжал. С лязгом стали о сталь клинки приняли удар клинков, сабля и кинжал отбили шпаги и проскочили между ними. Вновь повернув кобылу, казак в мгновение ока поменял оружие в руках, метнул кинжал в незащищённый доспехом бок драгуна, который открылся при развороте его лошади. Лезвие вонзилось меж рёбер, и одним готовым сражаться противником стало меньше.

– То дело, – подметил казак и, сощурив глаза, словно приготовившийся к решающему броску удав, добавил: – А теперь поглядим, чья кишка крепче.

Сабля опять очутилось в правой руке, и он стал быстро съезжаться с офицером.

На западе, за нитью зелёного леса по ту сторону озера, осталась видимой только половина от красного светила. Она выстлала к себе прямо по воде красную большую дорогу, как будто пыталась соединить тот, шведский берег, с этим берегом на землях Пскова и царя. Поглядывая на неё, передвигающийся верхом Удача ощущал себя бабочкой, которая наконец вырвалась из куколки. Полный опасностей кочевой образ жизни и размышления научили его разбираться в таких вещах. Переживаемое им настроение было следующей важной ступенью посвящения в новое проявление своей личностной природы. Это было сродни перерождению, а вернее, очередной подготовкой к перерождению после смерти. И желание временно оставить поприще лазутчика, было не спуском на ступень вниз, к прежнему состоянию духа и души, а шагом наверх, на следующую ступень посвящения, к более сложным особенностям мировосприятия и положения в окружающем мире. И этому нельзя противиться, иначе споткнёшься и погибнешь, неумолимо раздавленный судьбоносными обстоятельствами.